Владимир БОЧАРНИКОВ: «Я – технарь. Но работа с людьми мне всегда нравилась...»
Полковник Владимир Бочарников ныне – заместитель председателя Ростовского областного комитета ветеранов войны и Вооруженных сил. Ранее он долго работал в системе ДОСААФ, участвовал в ликвидации последствий аварии на Чернобыльской АЭС в составе донского полка гражданской обороны. Награжден медалью «За спасение погибавших». Несколько лет Бочарников был комсомольским вожаком в армейских частях. Свою юность и «ВЛКСМ в погонах» вспоминает по-доброму.
Владимир БОЧАРНИКОВ, где бы ни служил, со спортом дружил.
– Неизвестно, мы выбираем судьбу или она нас, – говорит Владимир Александрович. – В 1963 году я окончил с отличием Раздорскую восьмилетнюю школу и поступил в Астраханский автомобильно-дорожный техникум, на механический факультет. Учился на «хорошо» и «отлично». Активно работал в комитете комсомола техникума, организовывал КВН, отвечал за спорт. Прыгал с парашютом. После техникума поступил в Рязанское военное автомобильное командное училище. В нашей учебной роте было около 120 курсантов, и все – комсомольцы. Командир роты – настоящий русский и советский офицер и педагог, майор Юрий Михайлович Шевцов. Он узнал, что я избирался в состав комитета комсомола техникума. В военном училище с его подачи меня избрали секретарем комсомольской организации роты. Это во многом сказалось на моей дальнейшей судьбе.
28 ноября 1968 года мне присвоили звание лейтенанта. Поскольку был секретарем комсомольской организации роты и значился в отличниках, мне одному из первых было предоставлено право выбора места службы. Выбрал Группу советских войск в Германии. Меня аттестовали не на командира взвода, как всех выпускников, а на заместителя командира роты по политчасти.
Попал служить в часть, где для офицеров требовался допуск по форме № 1 (допуск к совершенно секретным и секретным документам и технике). Теперь, по прошествии более чем 45 лет, все эти моменты рассекречены и о них можно говорить, а тогда жили по легенде и с подпиской о неразглашении военной и государственной тайны.
Это была подвижная ракетно-техническая база ракет оперативно-тактического назначения с ядерными боеголовками и радиусом поражения до трехсот километров. Они уже давно сняты с вооружения, вместо них принята более мощная и надежная система «Искандер».
Я был поначалу начальником расчета подвоза ракет и головных частей. Задача состояла в том, чтобы доставить ракеты с пристыкованными ядерными боеголовками в точку назначения передвижной пусковой установки ракетной бригады, которая производила пуски по заданным целям. Во внеслужебное время по комсомольской линии организовывал концерты. Благо, что нашлись самородки: Саша Рыжков, лейтенант, командир расчета заправки, прекрасно пел, играл на гитаре. Подобралось семь гармонистов и десять ложечников. Я читал Твардовского «Василий Теркин», монологи из репертуара Аркадия Райкина, придумывали различные сценки из солдатского быта. Все это захватило солдат – участников самодеятельности, они с нетерпением ждали очередных репетиций.
В караулах, куда ходил начальником через два дня на третий, помогал солдатам писать их девчонкам красивые письма. Выпускал сатирическую газету «Буксир». До сих пор помню свое четверостишие на плохое выполнение нормативов по химзащите начальником КПП. Военную технику я любил, хорошо знал ее. Служить было интересно. В начале 1972 года присвоили звание старшего лейтенанта. Наступил поворот и в карьере – меня избрали секретарем комитета комсомола части. Никогда об этом не пожалел – работа с людьми мне всегда нравилась.
В военном городке было тихо и спокойно. Асфальтовые дорожки, газоны, много зелени. В дверях квартир ни у кого даже замков не было. Жены офицеров (я к тому моменту уже женился) не работали. Просто работать было негде. Занимались детьми и в художественной самодеятельности. В клубе (а по совместительству я был и начальником клуба с фотолабораторией) работала библиотека, были духовой оркестр, эстрадный оркестр, самодеятельный хор. Несколько раз приезжал ансамбль песни и пляски ГСВГ.
Офицерский коллектив в части был небольшой и дружный. Праздники отмечали в клубе всем коллективом, кроме тех, кому не повезло – несли службу в наряде. Жена моя Людмила состояла в женсовете, на общественных началах занималась с группой дошколят. К праздникам готовила концертные программы, которые показывала родителям со сцены солдатского клуба.
В конце июля 1974 года в штаб части пришла телеграмма о моем откомандировании в распоряжение командующего войсками СКВО. Вскоре направили в Буйнакск, там формировалась 110-я гвардейская артиллерийская дивизия. В сравнении с ГСВГ все вокруг казалось средневековьем, далеким от реалий ХХ века. Нужно было привыкать к этим условиям и, насколько возможно, «исправлять быт». Часть перевооружалась. На смену знаменитым катюшам на базе американских студебеккеров, полученных еще в годы Великой Отечественной по ленд-лизу, поступали новейшие установки «Град». Требовались изучение их материальной базы, обслуживание и постановка на консервацию – длительное хранение. Где как, а в нашей части комсомольская организация активно помогала командованию в организации боевой и политической учебы.
– Вас, политработника, наградили медалью «За боевые заслуги». Что это за история?
– Мы проводили среди школьников финал военно-патриотической спортивной игры «Зарница» на базе стрелкового полигона дивизии. Я был в составе штаба этой игры. После этапа взятия высоты, где применялись пиротехника, стрельба холостыми патронами, сигнальные ракеты, подвели итоги и объявили перерыв.
Рядом стояла стайка девчонок, участниц игры. Один из подростков, стащив у прапорщика взрывпакет, поджег шнур и бросил под ноги девчонкам. Шнур горит 5–7 секунд. Если взрывается в руке, может оторвать кисть или несколько пальцев; обрывки прессованного картона и несгоревшие частицы пороха могут повредить глаза, оставить следы на коже лица. Эффект неожиданного взрыва – психологическая травма.
Я боковым зрением увидел летящий в сторону девочек взрывпакет, резко рванул в его сторону, но поскользнулся на траве. Успел схватить этот взрывпакет левой рукой из-под ног девчонок и отбросить. До вечера я кисть не чувствовал. По молодости этому делу не придал вообще значения. Главное – для детей обошлось без последствий. А спустя время на левой руке появилась контрактура. В окружном госпитале сделали операцию, но пальцы на левой руке остались скрюченными…
– Вы были в Чернобыле…
– Незадолго до чернобыльской катастрофы меня назначили старшим инструктором отдела кадров политуправления СКВО. Школу комсомола, как и я, прошли практически все, кто там служил. Политуправление было, что бы сейчас ни говорили скептики, авторитетнейшим органом в войсках, служба в нем считалась престижной. И в то же время – ответственной. Для ликвидации последствий катастрофы из СКВО было направлено два полка гражданской обороны. Без объяснения целей и задач призыва (чтобы не разбежались) людей запихали в эшелоны и отправили к месту назначения. Жалобщикам объясняли, что на местах с их проблемами разберутся. Нас, политработников, командировали в полки для оказания помощи командирам в решении бытовых проблем, поддержании порядка и дисциплины. Нерешенных вопросов, при наличии в полку более 1500 человек, было много. У кого-то противопоказания по состоянию здоровья, у кого-то дома осталась больная мать, у кого-то родился ребенок, развалилась крыша дома... Вопросы нужно было оперативно решать или на месте, или через партийные, комсомольские и советские структуры по месту призыва. Наш полк размещался в Народичском районе Житомирской области. Это в 60 км от места катастрофы. Ежедневно ездили в Припять. Занимались там чисткой – снимали грунт на глубину штыка лопаты вручную и вывозили на могильники (в овраги). Затем проводилась дезактивация жилья, в основном пятиэтажек. Вырубались все деревья, кустарники и тоже вывозились на могильники. Уровень радиации падал. Вскоре из разрушенного энергоблока вылетала новая порция радиоактивной пыли, и уровень радиации поднимался вновь. Так было, пока не построили саркофаг. До этого, полагаю, занимались «бестолковщиной». Губили себя, людей и технику. Но приказ есть приказ, его надо было выполнять. Кстати, технику с радиацией тоже отправляли на могильники.
После дневной работы наши тентованные КамАЗы на посту «Диброво» при выезде из 30-километровой зоны отчуждения подвергались дезактивации. В самом городке весь личный состав мылся в бане. Одежда сдавалась на уничтожение. Все понимали опасность радиактивного заражения, поэтому эту процедуру исполняли безукоризненно.
– Неужели все так себя вели?
– Вспоминается такой случай. В спальных палатках у солдат обнаружили несколько самогонных агрегатов замысловатых конструкций. Похоже, инженерная мысль ядерщиков работала в этом направлении неплохо. При дезактивации балконов жилых домов наши парни заметили эти агрегаты и вместо отправки их на могильник припрятали. Построили полк, перед строем радиометристы из числа этих же солдат замерили уровень радиации самогонных агрегатов. Он превышал допустимую норму в десятки раз. Врач-радиолог в популярной форме разъяснил последствия использования такой аппаратуры. Утром на плацу лежала куча тайно принесенных самогонных аппаратов. В столовой полка продукты в котлы закладывались только в присутствии врача-радиолога после тщательного радиометрического контроля. По окончании командировки перед отъездом мне выдали карточку учета доз облучения, которую, к сожалению, потерял, где значилось, что я получил 14,97 рентгена, с которыми и живу…
– Вы – бывший комсомольский вожак, политработник, после Чернобыля стали верующим?
– Помните в Евангелии: «Нет больше той любви, чем если кто душу свою положит за други своя». Все мы (по некоторым данным, в ликвидации последствий катастрофы приняли участие около 900 тысяч человек), не пролив чужой крови, не пожалели своей жизни и здоровья, чтобы защитить других. По христианским меркам это и есть высшее проявление любви и доблести...
