Режиссер Макс Шишкин о «Последнем ронине», недовольном зрителе и любимых фильмах
26 декабря в российский прокат вышел «Последний ронин» — постапокалиптический фильм Макса Шишкина. В новой «Пленке» Егор Спесивцев поговорил с режиссером о его любимых фильмах, работе над картиной, недовольном зрителе и «Гарри Поттере».
Новый выпуск «Пленки» с Максом Шишкиным доступен на страницах «Сноба» в социальной сети VK и на платформе YouTube
Ты помнишь свое первое серьезное впечатление от кино?
Я, наверное, отойду от своих обычных историй про «Хищника» и «Терминатора» — вспомню случай, когда я пришел в кинотеатр и осознал, что мой мир перевернулся. Это был «Драйв» Николаса Виндинга Рефна. Я просто отлетел. Для меня Райан Гослинг тогда был чуваком из фильма «Полу-Нельсон», за который его номинировали на «Оскар». Просто какой-то артовый актер. Я ничего не знал про Рефна — с тех пор это мой Бог, мой маэстро, мой учитель. Мой маяк в темном мире кинематографа.
И «Драйв» стал для меня откровением. Эта шикарно поставленная погоня под Chromatics — Tick Of The Clock, адреналиновая, при этом без аварий и всего такого. Потом начинается та самая заставка под Kavinsky — Nightcall. И я снова отлетаю — потому что это 2011 год, а в фильме начинает играть что-то из детства: «синтовая» музыка, странный вокал в стиле Daft Punk. Казалось бы, мне на тот момент 21 год, я уже достаточно насмотренный человек, интернет в моей жизни присутствовал уже три или четыре года, но этот фильм меня просто ********, жестко. Меня прибило.
Потом была сцена в кафе, где кто-то из злодеев взял нож и всадил его чуваку в горло, это ультрареалистично показано. Я видел ультранасилие кучу раз, но в этом фильме меня это так впечатлило. И этот монтаж, эти длинные кадры, молчаливый Гослинг. В этом фильме люди иногда вообще не говорят: они смотрят друг на друга, он ей улыбается, она ему улыбается, — и ты понимаешь все. А пиком для меня стала сцена, когда герой Гослинга целует девушку в лифте. Это был настоящий катарсис.
Почему именно эта сцена?
Квинтэссенция нежности, первая сцена близости, музыка Клиффа Мартинеза — а потом чувака просто швыряют на пол и проламывают ему ботинком голову. Вот это меня впечатлило. Во мне тогда что-то в хорошем смысле «поломалось»: я реально из зала вышел другим человеком. Пробил какую-то стену и вышел на территорию авторского кино. Я тогда уже обожал «Олдбоя», которого сложно назвать сильно зрительским кино, но, например, раннего Скорсезе до этого момента не воспринимал.
Для меня тогда «Таксист» был маргинальным фильмом. Там играл джаз, который мое юношеское сердце не принимало. Я не понимал эти длинные кадры, когда Де Ниро кидает аспирин в стакан, потом на него наезжает камера. Я любил боевички, а у того же Скорсезе был торчащий авторский стиль. Когда в каждой сцене автор берет зрителя за руку и ведет в какую-то свою сторону. Вот «Драйв» был, наверное, одним из ярчайших моих впечатлений такого рода. И конечно, потом был «Неоновый демон».
До сих пор для меня это самое сильное впечатление от кинопросмотра в жизни. Меня ничто после так не припечатывало. Я две недели просыпался посреди ночи и думал об этом фильме. Даже не знаю, смогу ли я когда-то пережить подобный экспириенс еще раз. Это как когда ты в 15 лет познакомился с девочкой — и не можешь без нее жить. Пишешь ей стихи, у тебя аж температура поднимается, настолько ты в нее влюблен. Вот у меня так было с «Неоновым демоном». Он меня разорвал, вынул из меня душу.
«Последнего Ронина» можно назвать авторским фильмом? В том смысле, в каком авторское кино — это «Драйв» и «Неоновый демон», а не Антониони.
Да. Нам часто кажется, что если фильм «авторский», то это сразу заявочка на что-то. Я обожаю видеоэссе про Bayhem, где фильмы Майкла Бэя оцениваются с точки зрения авторского кино. Потому что, действительно, ни один режиссер в мире, даже если попытается соответствовать, никогда не сможет снимать как Майкл Бэй. Потому что Майкл Бэй — автор. Хотя абсолютно понятно, какое это кино. После просмотра «Армагеддона» многие задавали вопрос: «А почему нельзя было обучить астронавтов бурить и отправить их в космос? Зачем обучать бурильщиков быть астронавтами?» И Майкл Бэй отвечал, грубо говоря: «Да пошли вы в жопу! Так неинтересно».
Точно так же и Тарантино — автор, хотя его кино массовое. Я думаю, существует заблуждение, что авторское не может быть глобальным. Я и Джеймса Кэмерона считаю абсолютно авторским режиссером — просто у него менее заметный почерк. Но абсолютно точно ни один режиссер после него не будет Кэмероном.
Сегодня существует еще и, скажем, «деавторизованное» кино вроде современных фильмов Marvel, которые все как будто сгенерировала нейросеть. И кого ты в эту систему ни загрузи, режиссерского почерка там почти не остается. Можно вспомнить последнего «Доктора Стрэнджа» от Сэма Рэйми.
В этом фильме ты все равно видишь характерные приемы Сэма Рэйми — эти зумы на глаза и все остальное. А вот какой-нибудь «Капитан Марвел» — это абсолютно нейросетевое кино. Но потом приходит Хлоя Чжао, которая сняла «Землю кочевников» с моей любимой Фрэнсис Макдорманд, и снимает «Вечных». Неважно, нравится тебе этот фильм или нет, но ты чувствуешь, что его снял автор. Он, кстати, очень такой «закоснайдеровский» с точки зрения этого библейского, древнегреческого пафоса. А вот братья Руссо — абсолютные ремесленники. Гигантская махина нейросетевая.
Я рос на первых «кинокомиксах» и точно помню, что раньше фильмы Marvel ощущались иначе. И дело не в том, что мне больше не семь лет — «Железный человек» все еще смотрится отлично. И первые «Люди икс» от FOX тоже. В этом смысле «Последний ронин» мне напомнил как раз эти фильмы из детства — не по содержанию даже и не по структуре, а по ощущениям после просмотра.
Я именно эту цель и преследовал. Мне хотелось снять фильм, который бы передавал это детское ощущение от просмотра кино с рейтингом 18+. Это вроде бы брутальное путешествие, но при этом ты как будто посмотрел сказку. Я все время отсылаюсь к «Киборгу» с Ван Даммом или «Шестиструнному самураю», которые были моими первыми постапокалипсисами, — вот такого ощущения мне и хотелось добиться.
Мы сейчас свозили фильм в Саудовскую Аравию, а там кино открылось только в 2018 году. До этого 35 лет оно было под запретом. То есть кинематографу там семь лет — я только недавно это в полной мере осознал, когда мы уже вернулись. И я себе представляю какого-то мальчика или 20-летнего пацана, который может прийти в кинотеатр, посмотреть «Ронина», и этот фильм станет частью его культурного кода. Меня вдохновляет сама эта мысль: «Кто-то там где-то там посмотрит мой фильм».
А почему «где-то там»? У нас сейчас почти нет жанровых работ в прокате. И вполне вероятно, что для кого-то «Последний ронин» станет фильмом детства — несмотря на его высокий возрастной рейтинг, ультранасилие и все остальное.
Да, это же на самом деле подростковый фильм. Мы его снимали с подростковым задором. На Ближнем Востоке нам сказали, что на некоторых территориях фильм можно смотреть с 13 лет, а на некоторых — с 15. И я подумал: «Вот! Это оно». И на самом деле я бы очень хотел посмотреть «Ронина» не 35-летним, а 16-летним.
Ты часто говоришь о референсах: справедливо будет сказать, что в герое Колокольникова есть что-то от Блейда? И если справедливо, то что именно?
Это моя любовь к неслабому герою, который одновременно с этим может быть слабым, может проиграть битву, но будет из последних сил всех рубить направо и налево. Это брутальный герой со своей точкой зрения, со своей болью, одетый в кожу, с такими рублеными чертами лица, острой челюстью и в определенном свете. Я бы назвал это эстетикой. Если ты всю жизнь растешь и слушаешь рок какой-нибудь, а потом вдруг становишься музыкальным продюсером, понятно, что в той музыке, которую ты будешь создавать, будет понемногу от всего, из чего ты состоишь. Твое творчество не сможет существовать без топлива в виде чужого искусства.
Моя ДНК — это «Эквилибриум», «Блейд», «Матрица» и много чего еще. И когда ты говоришь «Матрица», то сразу вспоминаются очки, зеленый фильтр и еще что-то такое. Но на самом деле «Матрица» — это минимализм, это выдержанный стиль, где все очень четко разложено по полочкам. Там нет ничего лишнего, хотя в этих фильмах куча всего. И в этом плане для меня «Матрица» — как библия кинематографии. Там есть машины, есть реальный мир, есть матрица, есть офисная эстетика, есть перестрелки, есть кунг-фу, есть роботы, но все это склеивается и не разваливается.
И мне очень повезло, что Эльза Серова занималась визуальным кодом «Последнего Ронина», потому что она спец по сочетанию несочетаемого. Она взяла все, что мы любим, и проконтролировала, чтобы все это не развалилось. У нас есть бункер, есть Король в идеально чистой коже, весь в золоте. Есть Ронин в кожаном плаще. Но есть и рынок в пустыне, где у всех одежда рваная, как в трушном постапокалипсисе. И нам очень был нужен человек, который посмотрит на этот самурайский меч, на все эти пистолеты и роботов и скажет: «Ребят, вот тут мы что-то переборщили с грязью». Или: «Ребята, тут нужно выровнять по цвету, мы работаем в другой цветовой гамме».
А с чем-нибудь действительно «перебарщивали»?
У нас была такая ситуация, когда мы снимали людоедов. В эту сцену мало кто верил, но, когда все собралось, особенно с музыкой, это стал один из моих любимых сегментов. В какой-то момент мы экспериментировали, отвлеклись, к нам подошел Саня Мизев, который играет жуткого проповедника, а у него на лице кровавые слезы.
Эльза подошла, посмотрела, сказала: «Это в принципе прикольно, но это сильно выбивается». Это маленькая деталь, которая жанрово могла бы подойти хоррору, но в рамках нашего фильма выглядела как украшательство. А мы сразу проговорили, что украшения в нашем мире есть у минимального количества персонажей, потому что человечество после апокалипсиса еще не дошло до уровня эстетизации.
«Последнего ронина» можно как-то однозначно определить жанрово?
В «Ронине» мы начали с вестерна и закрыли этот сегмент знаменитым вестерн-шотом Джона Форда, который в «Бесславных ублюдках» цитировал Тарантино, вот этот взгляд из дверного проема. На этом кадре мы полностью закрываем жанр, в который окунулись в самом начале. После этого начинается роуд-муви, он переходит в хоррор, когда десятиминутная сцена одним кадром, где все происходит в реальном времени. А потом фильм превращается в герметичный триллер с сумасшедшим королем, который переводит это все в лютую черную комедию. На самом деле юмор в фильме появляется ровно с момента расстрела банды вождя, когда их убивают из пулемета. До этого момента юмора в фильме вообще нет — все на очень серьезных щах.
Деконструкция фильма происходит, когда вождь находит убитого сына, кричит, и этот крик эхом заносится в следующий кадр. Это абсолютное клише из 1970-х, когда злодей кричит, и он такой грозный, что его аж в следующей сцене слышно. И есть идентичная сцена после середины фильма, когда этот же персонаж просыпается, видит убитых членов своей банды, начинает орать — и мы монтажной склейкой этот крик прерываем, оставляя его там. Вот это очень смешно с точки зрения монтажа. Мы со звукорежиссером, Денисом, каждый раз смотрели и уссыкались, потому что это тупо. И так же со сценой, когда шут-переводчик на плеере включает музыку для дуэли, начинает играть электроника в стиле «Блейда» или «Мортал Комбат» — это просто угар. С этого момента начинается юмор из разряда «температура 39 и выше».
И кульминация этого состояния — это финальная дуэль на троих.
Это была моя древнейшая мечта — снять дуэль на три стороны конфликта с одним ножом, чтобы нож блуждал из тела в тело. Я все время так боялся, что какой-нибудь Чад Стахелски в «Джоне Уике» так сделает, у него как раз в последней части было три стороны конфликта. Но ее там не было, слава Богу. Потому что я эту идею мечтал воплотить лет семь: привести всех персонажей к такой дуэли, чтобы главный герой в ней еще обязательно проиграл. Для меня это была важная трепанация, потому что мне очень нравится наш непобедимый Юрий Колокольников, и я уверен, что он не может пройти такое количество драк невредимым. Я терпеть не могу, когда показывают героя, который убил 300 человек, да еще и злодея умудрился победить.
Должно быть как во втором «Терминаторе»: когда у него уже рука отрублена, он хромает, еле идет на последней своей дополнительной батареечке. И ему просто везет последним патроном выстрелить в Т-1000, который падает в лаву.
Мне «Последний ронин» больше напомнил «Логана» — суровый герой, тоже почти самурай, сопровождает девочку и перед финальной битвой чем-то «ставится», чтобы из последних сил победить злодея, а потом лечь и умереть.
«Логан» для меня кончается в тот момент, когда убивают Ксавьера. Мне абсолютно не понравилась эта тема с двойником. С точки зрения философии это очень круто, потому что Логан в этом фильме борется сам с собой, а этот двойник — буквально его молодая версия, более яростная, более безжалостная. Но при этом он по сути борется против никого, потому что у двойника Логана нет, грубо говоря, арки персонажа. Это просто чья-то марионетка. За ним еще гоняются другие злодеи, вот этот чувак с железной рукой, которого Бойд Холбрук играет. А потом появляются дети и начинается какой-то Хогвартс. И я смотрю этот фильм, а в конце Логана убивает сук, просто палка.
Тебе это не показалось прикольным?
Мне не кажется, что это прикольно. Было бы прикольно, если бы его хотя бы двойник этот на куски разорвал, а не ветка проткнула и он сдох. Я обожаю «Дэдпула и Росомаху» хотя бы за то, что они это обстебали. «Тебя что, палка убила?» Спасибо, хоть кто-то это озвучил. Потому что меня это раздражало. До середины «Логан» прикольный. Я люблю фильмы с Джекманом, он вообще уже как будто мой родственник. Но потом убивают Ксавьера — это как собачку убить для меня.
Слезовыжималка такая?
Ну, да. Не то что я Ксавьера с собакой сравнил. Просто это манипуляция зрителем: Ксавьер выдает Логану предсмертный монолог, и Логан его убивает, а потом оказывается, что это не Логан. Это нужно просто для того, чтобы зрителя шокировать. Но это пятиминутный шок, он через какое-то время выветривается, и это полностью обесценивает путь Ксавьера. Мы с этим героем прожили 20 лет. А потом его убили ради того, чтобы я как зритель был шокирован и через пять минут об этом забыл.
Я не люблю этот фильм именно с фанатской точки зрения. Потому что Ксавьер — это как мой дедуля, нельзя ему такой финал давать. И Хью Джекман тоже мой родственник. Так что это мое личное фанатское, а не зрительское разочарование.
А «Дэдпул и Росомаха» тебе понравился?
Ты до этого использовал классное слово — «деавторизованный». Вот «Дэдпул и Росомаха» для меня — это именно такое деавторизованное кино. Двухчасовая реклама майонеза со звездами. Это буквально как длинная реклама к «Супербоулу», когда берут каких-то очень крутых актеров, и они возвращаются к своим старым ролям. Была, например, такая реклама с повзрослевшими мальчиками из «Инопланетянина». И вот для меня третий «Дэдпул» — это такая затянувшаяся реклама «Суперкубка».
При этом включи мне сейчас этот фильм за 40 секунд до появления Уэсли Снайпса — я готов его пересматривать бесконечно. Когда они стоят, что-то обсуждают, потом открывается дверь, сначала заходит Электра, бывшая жена Бена Аффлека. А потом звучит рык — я вот даже сейчас говорю, и у меня мурашки по коже — начинается лютый трэп-бит и в слоу-мо боком заходит старый Уэсли Снайпс. Меня просто *********. Я перемотал на две минуты назад, еще раз посмотрел — и снова мурашки.
В третьем «Дэдпуле» очень классно сделана симуляция крови. Именно технически это одна из лучших симуляций, которые я видел в кино. Вторая самая крутая симуляция крови была в «Последнем ронине», когда идет драка в коридоре. Реально, Silent Studio, пацаны, что вы натворили! Это одна из лучших симуляций крови из всех, что я видел в жизни, не говоря даже про российскую индустрию. За это просто респект.
Это же та сцена, которая к «Олдбою» отсылает?
Это еще и ремейк самого себя — я в клипе для Jah Khalib снимал такой же топ-шот с проходом в коридор. Я в этом плане понимаю Гильермо дель Торо: в его шикарной книге «Кабинет редкостей» приведены его дневники, его концепты, и он все время там рассказывает, как что-то придумал, засунул в фильм, но не получилось — из-за бюджета, из-за неопытности, еще из-за чего-то. И через два-три фильма он опять возвращается к этой идее, только теперь он уже технически более подкован.
Из ярких примеров у него в фильме «Хребет дьявола» есть мальчик-призрак, и Дель Торо хотел, чтобы этот призрак выглядел как фарфоровая кукла, которая разбилась. Поэтому у мальчика дырка в голове и трещины идут. Это получилось сделать, но не до конца. Много лет спустя он такой же элемент добавил в фильм «Багровый пик» с Томом Хиддлстоном: там тоже кому-то воткнули нож в щеку, и по щеке идут трещинки. Но в «Багровом пике» это уже сделано на роскошном уровне. И у него так постоянно: он захотел сделать какой-то костюм с паровым элементом, и пока он его не сделает, он будет это пихать из фильма в фильм. У меня то же самое с дракой в коридоре.
Возвращаясь к моим референсам, мне показалось, что «Последний ронин» похож еще и на «Старика Логана», то есть на комикс, на котором основан «Логан», хотя это на самом деле очень разные истории. Ты его читал?
Это же там его Халк сожрал? Да, я читал этот комикс, мне он очень нравится. Но я, скорее всего, не держал его в голове. Просто все, что ты читаешь и смотришь, невольно оседает в тебе. Вот, кстати, откровение. Где-то в 2013 году я посмотрел фильм, и мне он не понравился. Я помню, плевался, а потом забыл про него. И вот недавно я что-то искал, наткнулся на него снова — это «Пастырь» с Полом Беттани.
Думаю: «Надо включить, посмотреть, схоже с “Ронином”, не схоже». И там иногда один в один. Если ты даже просто полистаешь этот фильм, ты оборжешься. Я брал сцены, пересылал скриншоты Эльзе или оператору, писал: «Это что вообще происходит?» Очень кадры похожи. И хоть бы одна скотина в комментариях про это написала. Но это реально фильм, который видел только сам Пол Беттани, его семья и еще пара людей. И там очень много сходств, потому что минимализм, пустыня, актеры в черном, какой-то мир будущего. И фильм тоже дешевый — ну, по меркам голливудского кино.
Вот, кстати, про пустыню. Каково было там снимать? Диана Енакаева в интервью рассказывала, что первые дни съемок ощущались сюрреально.
Диана-то была на съемках, а у нас еще был скаут. И скаут гораздо страшнее ощущался. Для тех, кто не разбирается в кинопроизводстве, скаут — это, грубо говоря, поиск локации. Когда вы снимаете какое-то кино, вы примерно понимаете, где вы будете снимать — мы понимали, что это будет Казахстан, и примерно понимали, какая именно это зона на его территории. От Алматы это где-то 300 километров в сторону Чарынского каньона. Мы запаковывали одну, две или три машины Delica, такие микроавтобусы, это чисто казахстаная тема, и выезжали часа в четыре утра, чтобы приехать на локацию к рассвету и оценить, как она живет при низком солнце.
Когда солнце очень высоко, все выглядит как говно, потому что солнце прямо над тобой, тени очень грубые, очень плоские, в кадре смотрится паршиво. А когда солнце низкое, либо потому, что рассвет, либо потому, что закат, тени более ярко выраженные. И в этот «золотой час» ты можешь посмотреть и понять, насколько выигрышно смотрится локация. Может быть, там гора отбросит тень, что-то красиво подсветится на фоне, чего ты вообще не видишь, когда у тебя солнце находится сверху. А это июль, пустыня в Казахстане — это значит всегда температура примерно 50 градусов.
И вот, ты выезжаешь рано утром, едешь часа три. Мы так проехали 10 скаутов. Минимально мы за одну такую вылазку проезжали 900 километров, максимально — 1300. А ведь еще надо выходить и изучать локацию, чтобы понять, доедет ли сюда грузовичок с оборудованием. Километров по тридцать мы на каждом скауте проходили — вот это было жестко. А на съемки ты приезжаешь, у тебя уже стоит куча вагонов, кто-то может кофе приготовить, генератор работает, кто-то бегает, орет, чтобы все поскорее собрались. И ты все равно чувствуешь, что если ты сейчас упадешь, что-то себе подвернешь, есть еще 100 человек на площадке, и кто-то тебя точно спасет.
На что самое жуткое вы в пустыне натыкались?
У нас был один из скаутов, мы приехали в какое-то поле. И, когда мы ушли уже в глубину этого поля, метров на 400 от машины отошли, я смотрю, а на кустах сидит белый паук, размером с ладонь, с огромными лапищами. Я говорю: «Ребята, идите сюда, зацените». Они подходят: «Фу, жесть, как мерзко». Кто-то начинает гуглить, а не «белая смерть» ли это. В какой-то момент мы оглядываемся и понимаем, что мы зашли в поле этих пауков. Оказывается, у них был какой-то брачный период, когда они все вылезают. И в радиусе километра на каждой травинке, на каждой ветке, торчащей из кустика, есть хотя бы по одному пауку. А таких «травинок» там просто тысячи.
Мы убегали оттуда в страхе, по кому-то уже этот паук полз. Кто-то кричал: «Уберите его с меня!» Откидывал этого паука. Это вообще дичь.
Когда мы ехали на самый первый скаут, у нас шину пробило, а мы уехали уже очень далеко в заповедную зону. Рация не ловит, а нам еще другую машину искать. Мы кое-как едем, и кто-то начинает рассказывать про сольпугу — это пауки-трупоеды, что-то среднее между гигантскими тарантулами и скорпионами. У них огромные клешни, они ядовитые, очень похожи на арахнидов из «Звездного десанта». В жару они выползают, чтобы погреться, и жрут трупы. Если тебя укусят и ты не доедешь до скорой, может начаться заражение крови. И вот в таких условиях ты ищешь локации.К змеям мы привыкли уже на четвертый скаут. Они ползали постоянно, повсеместно. Сольпугу мы тоже пару раз видели, но небольшого размера. Но мне показали одну фотку со съемок, когда снимали в каком-то доме посреди степи, и этот паук заполз в дом. А он правда размером с мою ладонь, как фейсхаггер из «Чужого». Вот такая хрень заползла и стоит, на всех смотрит. И ведь ее стремно даже выкинуть.
Вернемся к референсам. Мне показалось, что «Последний ронин» местами очень сильно похож на «Самурая Джека». Только там крови не было, потому что сериал изначально детский, и Тартаковски придумал этот мир будущего со всякими роботами, которых можно было рубить пополам даже с детским рейтингом.
Точно так же был придуман концепт «Ронина». Изначально я хотел просто снимать кино, где люди ходят и врукопашную воюют с помощью всяких ножей, мечей. Но как это сделать, как заставить персонажей драться, если всегда можно достать пушку, пристрелить кого-то — и дело будет решено? Наверное, в этом мире нельзя стрелять. А почему? Наверное, патроны — это что-то очень редкое. Это новая драгоценность. И понеслась. Вот лет пять назад «Последний ронин» был придуман именно так.
Мне поэтому было очень странно слышать, что «Последний ронин» якобы сильно похож на «Безумного Макса». Потому что «Безумный Макс» все-таки про бензин и машины. Там вся эстетика так или иначе отсылает к автомобилям.
Самое смешное было, когда вышла «Фуриоса». У нас фильм уже снят, уже смонтирован, монтаж уже почти утвержден. Выходит «Фуриоса», и там появляются персонажи с этими масками-черепами — они очень похожи на нашу банду. А где я черпал вдохновение? Я обожаю Гоуста из ремейка Call Of Duty — знаешь, есть мем, где он сидит в машине в своей маске с черепом и смотрит на героя с этим абсолютно dead inside взглядом. И у меня эта визуальная эстетика пришла из Call Of Duty. Но потом выходит «Фуриоса» Джорджа Миллера, там тоже черепа. И ты думаешь: «Ну как же так». Вообще «Фуриоса» больше похожа на «Ронина», чем «Безумный Макс».
У тебя не было референсов среди каких-то более реалистичных постапокалипсисов? Что-нибудь типа «Дороги» Кормака Маккарти.
Наверное, «Дорога» — это то, как «должен» выглядеть российский постапокалипсис. Реалистичный такой, где бомжи ходят, друг друга жрут и убивают, все грязно выглядят. Это как советский фильм «Письма мертвого человека», где мир разрушен, повсюду руины домов, лужи. Человек идет в тумане, вокруг насилие, хтонь. И грустный мужчина рассуждает о жизни на этом фоне — вот чего-то такого просит русская душа.
Если бы снимали что-то такое, нас бы тоже обосрали, сказали бы: «Опять эту хтонь снимаете, не можете что-то яркое снять?» Такой недовольный зритель все российское кино заранее ненавидит, просто об этом мало кто говорит. Я считаю, что, наоборот, эту тему надо поднимать, потому что игнорировать ее уже невозможно. Это перебор. Российские сериалы уже давно доказали, что у нас классная индустрия. Но все равно есть этот «Badcomedian головного мозга» у определенной когорты интернет-юзеров.
Что такие пользователи пишут про «Последнего ронина»?
Есть конструктивные комментарии, которые читаешь и думаешь: «Ну, понятно, человеку по трейлеру не понравилось вот это, но он придет в кино, поймет, что там все сделано не так, как он подумал, и все будет хорошо. Этому человеку фильм понравится». А бывает отрыжка, когда пишут: «О-о, наш ответ “Безумному Максу”».
Это история про вечно ноющего человека. Он всегда будет недоволен. Даже если наше кино выйдет на какой-то невероятный, топовый уровень, такой человек все равно найдет, до чего докопаться. Я читал комментарии под трейлером к новому «Волшебнику Изумрудного города», и там кто-то написал такой комментарий: «Капец вообще. Уже так снимают, как будто голливудское кино. Не могут по-русски снять». Я читаю и думаю: «Вот это ты дал». Как говорится: «А минусы будут?» Представляешь? Уже кто-то как претензию высказывает, что у нас картинка «как в Голливуде».
В «Последнем ронине» есть какие-то неочевидные моменты, которые чисто технически сделаны так, как раньше у нас не делали или почти не делали?
Если «Ронина» ждет зрительский успех, у каскадеров, у российской экшен-школы может появиться новый микропрецедент, оттолкнувшись от которого можно будет дальше развиваться. В этом фильме мы применили западный стиль планирования и репетиций. Понятное дело, с некоторыми бюджетными ограничениями «по-русски», но мы все равно вплотную подошли к тому, как в принципе должны снимать драки.
Во-первых, есть актеры, которые достаточное количество времени учат эти драки, занимаются в зале. Во-вторых, есть четко собранные превизуализации драк, которые полностью распланированы на монтаже по ракурсам. Они будут ровно так же сниматься на площадке, и ровно теми же людьми, которые будут на площадке. Не так, что пять каскадеров собрались, сделали классную драку, сняли «превиз», утвердили, а потом на площадку приезжают люди, которые в создании сцены не участвовали.
Потом есть цикл репетиций на площадке, когда добавляется камера: потому что одно дело — снимать драки в зале на маленькую камеру или телефон, и совсем другое — на профессиональную, которая со всеми линзами и обвесами весит килограмм семь. Может быть, человек уже не сможет такую камеру быстро повернуть или оббежать актера с ней в руках. На площадку вы приходите в костюмах, собираете мини-группу — а это уже деньги, это полноценная смена. Люди, которые пришли туда четыре часа репетировать, получают деньги, как за смену. Туда же сразу вызван человек, который занимается монтажом на площадке. Вы снимаете кадры, сразу отправляете их на плейбэк, собираете — и уже на этой репетиции понимаете, с чем можете столкнуться.
Опять же, одно дело — репетировать на матиках в зале, когда у тебя коробки имитируют стены, и другое дело, когда ты в выстроенной локации. Если стукнуть коробку локтем, она немного пошатается, и все. Ты подумаешь: «Ну, не задену». А потом придешь в декорацию, точно так же ее заденешь локтем — и зашатается уже декорация. Это значит, что декорацию нужно укрепить или сместиться в сторону во время этой сцены, чтобы она не рухнула. И ты кучу таких моментов на репетиции можешь сразу увидеть.
Я стараюсь не говорить про сюжет, чтобы лишний раз не спойлерить, но про Даню Воробьева скажу — он очень мощно играет Короля. Я только не понял, почему его героя заявляют так поздно. Он же сильно интереснее первого злодея.
Даня абсолютно великолепен, просто маэстро. Он что-то невероятное выдавал. Сколько бы раз я не пересматривал его сцены, я каждый раз сижу, и он меня прямо, как удав, обвивает вокруг шеи. И я отдаюсь ему, чтобы он меня придушил, и я в экстазе замер от его актерского перформанса.
На всякий случай, осуждаю. А почему он появляется только во второй половине? Нет ощущения, что из-за этого динамика немного ломается?
Наоборот, я очень рад, что «Последний ронин» в этот момент становится другим фильмом. Я обожаю такое: когда смотришь фильм и в середине кажется, что ты уже все про него понял. А потом идет перевертыш, стилистический или сюжетный, и я как будто с этими же персонажами смотрю абсолютно другое кино. Я это очень люблю.
Я горжусь тем, что фильм полностью переключается. Из роуд-муви он превращается в такой герметичный триллер, в какой-то степени, может быть, даже хоррор. После середины фильма «Ронин» дает зрителю абсолютно новый эксперимент. И ты как раз можешь для себя определить типа: «Конечно, фильм был так себе, но вот вторая половина прикольная». Или наоборот: «Вторая не очень, а первая, конечно, залетела».
Я должен спросить про фигурку Ронина и попкорн-ведро в форме головы Колокольникова: как вы это сделали и будет ли возможность это купить?
Эту мастер-модель полностью сделал я. Но, чтобы такие вещи запустить в производство, этим надо заниматься месяцев за семь до премьеры. Нужно заказывать массовое производство в Китае, чтобы это не стоило по 15 тысяч рублей за фигурку. Я сделал эту штуку для себя в надежде, что ее, может быть, получится запустить.
Сколько стоит сделать такую штуку «для себя»?
Я нормальную сумму отдал, конечно, потому что она вручную красилась, вручную отшлифовывалась. Мне ее еще сделали достаточно быстро — за это я тоже заплатил денег. Надо было, конечно, про это подумать еще весной, чтобы мы поискали производство. Когда эта идея появилась, она всем понравилась, и мы, конечно, сразу стали искать прозводство, нашли его — и поняли, что попали не в тот момент.
Это было в начале осени: впереди новогодние праздники, жесткий период, когда все печатается. И те, кто согласились на производство, выставили нам такую сумму, что мой гонорар за этот фильм был меньше, чем стоимость партии из 40–50 голов Юры Колокольникова. Но тут все зависит от зрителя. Если фильм получает успех, если есть запрос, то сразу появляется бизнес-жилка. «Людям нравится? Окей. Давайте заработаем на этом». И тогда уже можно делать и фигурки, и карты, и комиксы.
Последний вопрос: есть ли у тебя какое-то главное воспоминание? Переломный момент или случайное впечатление, которое сейчас почему-то хочется выделить, какая-то сильная эмоция, столкновение с собой.
У меня был опыт столкновения со смертью, когда у меня умер папа, но в последние пару лет я перестаю к этому опыту возвращаться. Наверное, у меня сейчас в принципе начинается какой-то новый этап жизни. Если представить, что жизнь состоит из сезонов семи-восьми, как мне бы хотелось, то сейчас я проживаю где-то третий ее сезон. Уже и бюджет повысился, и операторская работа стала получше. А в последние пару лет пришло какое-то совсем другое восприятие себя.
Это абсолютно осознанный подход к жизни, и для меня это какая-то новая территория, как будто фильм обо мне снимает другой режиссер. Альфонсо Куарон ушел, а вместо него пришел, допустим, Рефн — более осознанный, более сосредоточенный.
Я вообще только сейчас начинаю задумываться: кто такой Максим Шишкин? И кто такой Макс Шишкин? Потому что есть две моих натуры — творческая и человеческая. Когда «Ронин» выйдет (не только в России), я почитаю отзывы, посмотрю, куда это все пойдет, и подумаю, что делать со всей этой энергией. Съезжу в Азию, где я все время прихожу к себе, почитаю что-нибудь, поучу что-то новое. И вот тогда я, может быть, задамся вопросом: «А кто такой Максим Шишкин?» И попробую сам себе ответить.
Но я могу точно сказать, что съемки «Последнего ронина» — это опыт, который ни на что не похож. Человек, которым я заходил в этот проект, и тот, кто я сейчас, хотя бы по внутреннему стержню, — это абсолютно разные люди. Изменилось все: то, как я себя ощущаю, насколько верю в свои силы, как реагирую на стресс, конфликты и все остальное. Съемки «Ронина» — это полтора года бесконечной сосредоточенности.
У меня нет детей, но я так долго вожусь с «Ронином», что сейчас, когда его нужно будет отпустить в мир, я вроде бы и выдохнул, но в то же время это такой страх. «А как моего мальчика примут? Справится ли он со всем? Что с ним произойдет?» И пока это все еще какое-то завершение: поездка в Саудовскую Аравию, утверждение последних кадров по графике, звуку, цветокоррекции. Может быть, через месяц я буду валяться в бассейне где-нибудь в Бангкоке и рыдать, мне будет сниться куча кошмаров — так всегда бывает, когда расслабляешься и тебя начинает нагонять пережитый стресс.
И я думаю, что отрефлексировать весь этот опыт мне еще только предстоит. На данном этапе я нахожусь в каком-то чистилище. Мой сыночек на выпускном еще не вышел, еще не толкнул речь, я пока еще жду, но костюмчик ему уже примеряю.
Беседовал Егор Спесивцев