Пианист Юрий Розум: Музыке нужен шторм

В этом году выдающийся пианист, народный артист России Юрий Розум отмечает несколько юбилеев сразу. В феврале ему исполнилось 70 лет, 20 лет стукнет созданному им международному фонду, минуло 30 лет, как он сыграл первый благотворительный концерт, и 50 — как начал творческую деятельность. А недавно маэстро наградили орденом Почета. О жизни, судьбе и, конечно, музыке мы и поговорили со знаменитым музыкантом.

Собеседник Юрий Розум исключительный, говорить с ним — одно удовольствие.

— Юрий Александрович, я не путаю, вы москвич?

— Да, и родился в знаменитом роддоме Грауэрмана. Но москвич я лишь в первом поколении, поскольку отец (Александр Григорьевич Розум — баритон, педагог, народный артист РСФСР. — «ВМ») родился под Москвой, а мама (Галина Дмитриевна Рождественская — народная артистка России, дирижер-хормейстер Академического хора русской песни радио и телевидения СССР. — «ВМ») — под Тулой. Дед по маминой линии был из семьи священников (прапрадед мой — архимандрит Агафангел). Больше всех из родни я любил именно деда по маме, Дмитрия Николаевича Рождественского. Он в 32 года, молодой и здоровый, отбарабанил полгода в тюрьме. Будущий нарком внутренних дел Абакумов тогда был просто следователем, вел дело деда, садистски избивал его на допросах и страшно издевался. Дед вышел на волю инвалидом II группы, с выбитыми зубами.

— А что ему инкриминировали? Отца-священника?

— Нет, нечто вроде экономической диверсии, как это бывало. Знаете, что поразительно? Дед вышел инвалидом, задыхался, дышать нормально не мог, но для таких увечий прожил достаточно долго, до семидесяти!

А у папы линия была попроще, тянулась из Белоруссии, оттуда и наша фамилия. Деда по отцу я не видел, его расстреляли в 1937-м. Родом он был из-под Минска, работал там железнодорожным обходчиком и, переехав сюда, тоже устроился на железную дорогу. Он женился на подмосковной крестьянке, и у них было семеро сыновей. Отец был средним. Старший его брат, кстати, стал хорошим художником, архитектором — у меня висит папин портрет его кисти.

— Вот вам и «деревенская линия»…

— Да, это удивительно. Отец был невероятно одарен — и вокально, и эмоционально. Он не только потрясающе пел, но был мастером художественного слова и планировал стать именно чтецом. Очень много знал наизусть! А на путь вокала встал уже взрослым и почти случайно — подменил заболевшего артиста, благо всем было известно, что у него хороший голос, это выступление услышал солист Большого театра и посоветовал ему учиться, поскольку все данные для этого у него были налицо. Он пошел по этому пути, как по лесенке — выше, выше, попал в мамин хор, и у них случился роман. Мама, кстати, понимала, что папин голос не для хора, и потому всячески его оттуда выдавливала. Папа какое-то время работал на эстраде, выступал, например, в кинотеатре «Художественный» перед сеансами, а потом стал солистом Ансамбля советской оперы, который создали для того, чтобы представлять премьеры. Полностью пойти по оперному пути он не смог: в детстве, упав с печки, вдребезги разбил правый локоть, а для оперного действия артистам необходима возможность свободного жеста. Но у него был колоссальный репертуар!

— То есть на музыку вас «зарядили» родители?

— В большей степени бабушка. В девичестве она была Катариной фон Штраух, ее отец, прибалтийский немец, переехал в Тверскую область и стал землевладельцем. Бабка была лихой: по утрам скакала амазонкой по полям, а после чехвостила кухарку или конюха, ибо характер у нее был вреднейший — пока до слез не доведет, не успокоится. Жили они подо Ржевом, на Волге — эти места для меня дороги. После окончания питерской консерватории бабушка стала профессиональной пианисткой, относила себя к интеллигенции и зятя считала деревней. А он смеялся: все говорят, что мне памятник надо при жизни поставить за то, что я много лет жил вместе с тещей, да еще такой. Бабушка дважды в неделю преподавала в Горках Ленинских хоровое пение, давала уроки и присматривала за мной. Перед лицом вечности я ей благодарен: родителей постоянно не было дома, а она следила, чтобы я занимался. И дед следил, но он музыкантом не был, и если я хоть что-то бренчал, он кивал: «Конечно, Юра занимался!», за что я его обожал. А с бабкой мы часто ругались.

Писатель Дмитрий Данилов: Тенденции литературы — обращение к прошлому

— А посадили вас за рояль года в три, наверное?

— В пять. И никаких способностей я не выказывал. Но любовь к музыке у меня была очевидна; видимо, она у меня появилась еще в мамином животе, она же постоянно репетировала с хором и со студентами.

— И в чем эта любовь выражалась?

— Я обожал, когда мама брала меня на занятия и репетиции. И не ложился спать, пока вся семья, выстроившись, не пела мне несколько моих любимых песен. При этом я сам, когда пел, не слышал, как воспроизводились звуки, и мама решила, что у меня нет ни слуха, ни способностей. Но когда мне исполнилось пять, ее концертмейстер обнаружила, что я легко воспроизвожу аккорды, которые она берет, не зная нот по названиям, но зная, как звучит каждая из них. Она и сказала маме, что у меня абсолютный слух, в чем потом мама убедилась. Мой первый педагог была профессиональна и холодна. Ее волновало одно: чтобы я в совершенстве сыграл пару этюдов. Заниматься я не хотел и выл со скуки: друзья гуляют, а я сижу! Мы жили на Пресне и местная шпана дневала-ночевала на улице. Все было по классике: игры, беготня, помню, как в зоопарке мы залезали в клетки к птицам, например за перышками...

— Хорошо не к тиграм за хвостами…

— Ну да. И в милицию попадали. А потом я начал сочинять и рассказывать страшные истории, фантазия была неукротимой, все собирались и слушали. Все это было интереснее, чем сидеть у рояля! И только когда меня отдали в ЦМШ (Центральная музыкальная школа при МГК им. П. И. Чайковского. — «ВМ»), у меня появилась настоящая учительница, Анна Артоболевская, в которую я влюбился на всю жизнь. Она вспоминала, кстати, что я был единственным из всех ее учеников, с кем ей не пришлось работать над постановкой руки, они от природы очень естественно располагались на клавиатуре. Аннушка гениально умела пробудить интерес к музыке, но не требовала никакого профессионализма: «Не получилось? Возьми что-то другое!» А я был жуткий лентяй и долгие годы самый слабый ученик. Разве что по слуху ко мне не было вопросов — диктанты я писал с первого раза. Но все и всегда делал в последний момент.

В общем, в восьмом классе у нас был переводной экзамен. Пришла комиссия из консерватории, а я умудрился запутаться от волнения в первых аккордах Второго концерта Рахманинова! Какую-то оценку, вроде четверки, я получил, но было принято решение: меня оставят учиться при условии, что поменяют педагога на консерваторского преподавателя. Так я попал в стальные объятия Евгения Васильевича Малинина, впоследствии — народного артиста СССР. Он набрал класс из шести человек и объяснил, что это — консерватория, и тут другие законы. «И тебя, Юра, никто заставлять что-то делать не будет. Но пока ты наизусть не знаешь произведений, в классе не появляйся, терпеть такую игру, как терпела Анна Даниловна, я не буду!» — подытожил он. И я почувствовал, что шутки плохи.

Вскоре, когда что-то стало получаться, я начал ощущать радость именно от занятий, быстро стал расти и из самого слабого ученика превратился в первого, и в консерваторию поступил с большим отрывом по баллам от всех остальных. На втором курсе меня отправили в Югославию, на международный фестиваль, а на третьем я с первого захода прошел на самый престижный и сложный конкурс того времени — конкурс королевы Елизаветы в Брюсселе, где огромная программа, три тура, причем третий — двойной. Помимо этого, каждому участнику надо было уже в Брюсселе выучить пьесу, специально написанную для конкурса, сыграть ее с оркестром и еще исполнить концерты для фортепиано с оркестром. А Советскому Союзу на конкурсе нужно было получить первую премию, ибо два предыдущих победителя конкурса к тому времени эмигрировали — это Катя Новицкая и Валера Афанасьев.

— Вас начали готовить как-то по-особенному?

— Во-первых, меня освободили от посещения лекций. Во-вторых, я интенсивно занимался с Евгением Малининым и его ассистентом.

В итоге я прошел на конкурс королевы Елизаветы. Но из-за своего свободомыслия (чтения Солженицына, регулярной исповеди в ТроицеСергиевой лавре, занятия йогой) был взят на заметку в КГБ. И буквально накануне поездки мне сказали, что паспорт мой не готов. Мне говорили: ничего страшного в этом нет, поедешь позже, успеешь сыграть в конце тура. Но родители сразу все поняли...

— Ничего себе… Это вам так «дали по носу»?

— Да. Причем меня предупреждали, что вести себя надо иначе. После истории с Брюсселем ректор открыто сказал: хорошо бы тебе, Юра, вступить в партию. Я отказался, и он попросил: «Ну хоть веди себя, по крайней мере, как нужно… Хочешь читать это — читай, но не делай всеобщим достоянием». А мне казалось, что если я на курсе фактически лидер, мне все позволено. В общем, система меня поломала серьезно.

— Но почему же случилась эта атака?

— Они считали, что я эмигрирую. У них же стандартное мышление. Ходит в церковь, читает Солженицына? Точно готовится бежать!

— Хочу уточнить: вы сказали «ходит в церковь»? В те времена это было нечасто. В вашей семье…

— В семье это поддерживалось, но на самом деле я и сам по себе лет с четырнадцати интересовался всякими духовными вопросами. Искал себя… Йогой серьезно занимался. Два года сидел на целибатстве — без мяса и рыбы, без чая и кофе, без алкоголя и девушек. Это в йоге делается для очищения и достижения «выравнивания сознания» — когда добиваются, чтобы оно стало как зеркальная гладь. Я полагал, что, войдя в это состояние, начну играть как-то иначе. А потом понял, что музыке нужны цунами, шквалы, шторма! Оказалось, я два года шел не туда и стал плохо играть. Полная каша была в голове, что, наверное, для молодого человека норма, но итог был печальным. Однажды Малинин сказал мне: «Когда ты поступал, тебя было интересно слушать, при всех профессиональных недочетах. А сейчас вроде все у тебя получается, все виртуозно, а слушать невозможно! Что с тобой происходит?» И я понял… Но возвращать внутренний огонь, без которого музыка невозможна, пришлось тоже не год.

— Итак, бежать вы не собирались.

— Никогда, клянусь. Тем горше было от того, что со мной вроде бы никто ни о чем не говорил и от участия в предварительных отборах меня никто не отстранял, но в последний момент меня аккуратно так, технично задвигали.

— Это известная технология. Спаслись от гнева спецслужб в новые времена?

— Вы знаете, нет. Спасла меня армия. Я со своим красным дипломом по окончании консерватории никаких рекомендаций никуда не получил и отправился в военный оркестр. Отслужил полтора года срочной службы, стал отличником боевой и политической подготовки. Там поняли, что я никуда не хочу сбегать и именно от лица моего армейского начальства я подал документы на конкурс королевы Софии в Мадриде. Они поручились за меня, и я их не подвел — стал лауреатом. Но играл я, в принципе, неважно.

— Сказалась армия? Вряд ли вы там часто играли.

— Нет, конечно, и мотивации не было. Но прошло полгода после Мадрида, и меня направили на конкурс в Барселону, и к этому времени пианистическую форму я уже восстановил, и мне единогласно дали первую премию. Тут же посыпались приглашения на гастроли от разных компаний. Но сопровождавшая меня дама из органов все отметала: он ничего не подписывает, все присылайте в Госконцерт, а Госконцерт отвечал — Розум занят, Розум болен, он где-то там… Постепенно предложения иссякли: кому интересно работать впустую. И на гастроли я поехал много позже, когда стал выездным, что немало удивило сотрудников Минкульта. За мной присматривали, но все-таки мои выезды были ограничены рамками соцлагеря.

— Представляю, как вам хотелось другого, особенно после триумфа в Монреале…

— Я хотел одного: живя в России, свободно разъезжать по миру и играть. Это получилось позже, благодаря Горбачеву, открывшему границы, то есть уже в новом времени, начиная с 1991– 1992 годов. Сначала я поехал в Турцию, там меня пригласили в Германию, а после частного концерта под Ульмом позвали на профессиональные концерты в залы по всей стране. Потом были Австрия, Америка, Австралия, Латинская Америка. В общем, если бы я получил ту первую премию в Брюсселе, которую мне предрекали, все началось бы раньше, а так, когда я начал гастролировать, успехи мои были подзабыты. Мне все пришлось начинать с нуля.

— Слава богу, не сломали жизнь, но навредили...

— Тормознули меня крепко. Но Бог не посылает непосильных испытаний. Значит, мне надо было через это пройти. Это дало опыт. Где я только не играл! Солисту Московской областной филармонии, которым я успел поработать, концертных залов не давали — играли мы в клубах, школах, детсадах и профилакториях, а иной раз в таких дырах, что вспоминать страшно. И это была грандиозная школа жизни! Но и там бывали светлые моменты, уверяю вас.

— В этом году, помимо вашего юбилея, отмечается юбилей организованного вами фонда. Вы много лет реально поддерживаете юные таланты. А как и когда зародилась мысль об этом?

— Когда начал гастролировать по Советскому Союзу. Иногда в захолустье я встречал удивительно одаренных ребят и говорил их педагогам — им нужно ехать учиться, потому что они все схватывают на ходу, чувствуют музыку! А потом возвращался через год-другой, а этот юный талант уже или спился, или лечится от наркомании, а то и в колонии сидит, поскольку вошел в какую-то группировку. Я всегда повторяю: талант сам по себе еще ничего не гарантирует.

— Талантам нужно помогать, бездарности пробьются сами, как сказал Лев Озеров.

— Да, поскольку бездарность несокрушима, не так ранима, как талант. Не поможешь таланту — темные силы утащат его на самое дно, он и там будет лидером. Понимая это, я и занялся фондом. Наши стипендиаты реально каждый месяц получают от 3000 до 10 000 рублей. Я очень благодарен всем меценатам, которые помогают фонду работать, и у меня болит, конечно, голова о том, как добыть денег, но итоги того стоят. Мы устраиваем концерты, и дети, которым помогал фонд, сами становятся благотворителями — помогают другим детям, растущим в трудных ситуациях. К тому же, когда ребенок играет и видит воздействие на сверстников, это меняет его отношение к музыке и жизни. Среди наших стипендиатов — Даниил Трифонов (номер один молодого поколения), уникальный слепой музыкант Олег Аккуратов, замечательная народная певица Елизавета Антонова и сотни и сотни других…

— Это ваша миссия?

— Да, мне кажется, даже более важная, чем преподавание. Честно вам сказать, я и не преподаю в традиционном смысле этого слова, я делюсь своим опытом со студентами, приоткрываю им подводные камни, помогаю раскрыть особые секреты фортепианного мастерства. Студенты мне понятны: многие балансируют между желанием творчества и непреодолимой ленью, тем более существует некий скос в сторону интернета и рассеянного сознания. Некоторые приходят зажатыми, не слышат, как живет мелодия, как она стремится к главной точке и как с нее нисходит, как взаимодействует мелодия с аккомпанементом и что нужно сделать, чтобы музыка начинала разговаривать и дышать… Многие не чувствуют смысла музыки, а увлечены только виртуозным моментом и внешней эффектностью. Я стараюсь провести их вглубь и одновременно к звездам. Поэтому, кстати, возникли фестивали, которые оказались невероятно востребованными — это «Звездный десант» и «Музыкальная мастерская Юрия Розума», которые мы организуем совместно с Российским фондом культуры и Газпромнефтью. На фестивали я привожу с собой команду замечательных педагогов, которые не только объясняют что-то, но и сами показывают, как и что играть. Это важно для молодых — такой опыт.

— Что планируете в ближайшее время?

— Завершив первое пятидесятилетие своей творческой деятельности, я вхожу во второе. Я очень надеюсь продолжить все направления своей музыкальной жизни, опираясь на приобретенный опыт и профессионализм, с еще большей любовью к музыке и России.

ДОСЬЕ

Юрий Александрович Розум родился 22 февраля 1954 года в Москве, народный артист России, лауреат международных конкурсов, профессор Российской академии музыки им. Гнесиных и Московского государственного института музыки им. Шнитке. Лауреат международных конкурсов имени королевы Софии в Мадриде, имени Марии Канальс в Барселоне, в Монреале. Гастролировал в Европе, США, Аргентине. Записал около 20 компакт-дисков. В 2004 году его имя было присвоено Загорянской школе искусств, в 2013-м — музыкальной школе на базе Русской школы-пансиона на Мальте, в 2018-м — Детской школе искусств г. Сатка. В 2005 году основал Международный благотворительный фонд Юрия Розума, помогающий музыкально одаренным детям. Основатель международного фестиваля искусств «Звездный» и всероссийских музыкальных фестивалей «Звездный десант», «Музыкальная мастерская Юрия Розума» и «Где рождается искусство».