Ловушка для Мягкова. Как роль Ленина могла поставить на его карьере крест
В рассказе об Андрее Мягкове мы сошлись на том, что сначала творческий путь его поражал гладкостью (Андрей Мягков. «Почему у вас герой не борец?"). Курс школы-студии МХАТ, где учился Мягков, выпустил инсценировку «О мышах и людях» по Стейнбеку. Спектакль прогремел, занятых там актеров Олег Ефремов забрал в труппу театра «Современник».
Мы говорили о «Современнике» тех лет, в связи с Олегом Далем ("С этим вонючим гадюшником ... — начались счеты!" Счеты Олега Даля к театру "Современник"). И вот вам пример – судьба Мягкова в тех же стенах сложилась не в пример, простите за каламбур, мягче. Первой его ролью стал Евгений Кисточкин в пьесе Аксенова «Всегда в продаже» (1965), потом случилось «На дне», где Мягков выходил в ролях Барона и Актера.
В кино у него также наметился прорыв, но прорыв странный, способный оборвать карьеру, лишить интересных ролей.
Что же произошло?
Все началось в 1969, когда Мягков попал в картину Бориса Бунеева «Старый дом». Фильм снимался к столетию смерти Александра Герцена и рассказывал о молодости революционера, очень вовремя обрывая повествование на границе перехода главного героя к зрелости. Параллельно ЦТ делало экранизацию «Былых и дум», успели снять три серии, пока не возникли сложности, которые можно было предвидеть заранее. В сети гуляет информация, что экранизацию запретил новый председатель Гостелерадио Сергей Лапин, сказав: «Это программа для интеллигенции. А интеллигенция и без телевидения находит свои источники информации. Нам такая программа не нужна». Если подобное и прозвучало, то Лапин просто не стал вдаваться в детали, объясняя, чем именно опасна для репутации Герцена, сложившейся в СССР, полная экранизация его произведения (создатели таки довели проект до финала, но на четвертой, учебной кнопке программ, которую не смотрели даже прогуливающие уроки школьники).
Герцен ведь потерпел сокрушительные поражения по всем статьям, не просто уходя разочарованным, но и разочаровавшим всех. Это долгая и очень грустная история краха человеческой души, причем не умозрительная, а что ни на есть наполненная страстями. Чего стоит замут с поэтом Гервегом, которого жена Герцена пыталась вовлечь в любовь втроем? Герцен от этой истории положительно сошел с ума, но это не помешало ему после смерти жены вступить в связь со спутницей ближайшего друга Огарева, толкая последнего в объятья легкодоступных дам (Как критик Добролюбов девочек спасал. И почему не стоит этого делать).
А история противостояния Герцена с революционными демократами в лице Добролюбова и Чернышевского – теми еще масками большевистского канона? А рубка с молодыми революционерами, которые жаждали не только повсеместной крови, настаивая на радикальном терроре, но и средств Герцена хотели, пробуя отжать у создателя газету «Колокол»? А поддержка польского восстания 1863 года, после чего от Герцена мыслящая Россия отвернулась и «Колокол» таки прогрел?
Как вздыхал сам Герцен: «Начали светло, широко, а оканчиваем темно, глубоко».
Ничего этого в «Старом доме» не было, у Бунеева получилась вольная сценарная фантазия по первым частям «Былого и дум», вмещающая ссылку Герцена, траблы его с отцом, женитьбу на двоюродной сестре. Вышел облегченный роман воспитания человека, который дал обещание бороться за свободу и с пути не сворачивал.
Мягков создал образ умного, затаенного, анализирующего, вызывающего симпатию парня. Приблизительно теми же красками решил он и образ Аркадия Гайдара в фильме Эдуарда Бочарова «Серебряные трубы» (1970).
Гайдар еще один представитель советского пантеона. В «Серебряных трубах» он был трактован как комиссованный по болезни из армии, навек зараженный романтикой революции человек, слышащий «серебряные трубы» боя. Гайдар «Серебряных труб» имел мало общего с реальной личностью человека, который так и не научился жить с травматическим неврозом и бывал всяко разным, но не спокойным аки герой Мягкова. Скорее Гайдар производил впечатление истероида, полосующего себя во время приступов головной боли ножиком по рукам.
Ах, какие милые бытовые зарисовки с сыном Тимуром показаны в «Серебряных трубах», когда папа и сын отдыхают в «Артеке». Ах, это умиление скитальчеством большого писателя, его постоянными разъездами. И ни пол слова о том, что Гайдар не вылезал из детского лагеря, по той же причине по которой Есенин соглашался лечь в психушку, – жить ему было негде, а тут хоть койка и кормят.
Положение у Гайдара сложилось специфическое, за ним не стояли литературные связи Серебряного века, как за Чуковским и Маршаком; его не высылали и не расстреливали, как обэриутов; он проходил по одному благополучному разряду с Кассилем, Паустовским, Фраерманом. Соответственно и воспоминания о Гайдаре писались сахарные (другие бы не прошли цензуру), а «большой» литературе он был не интересен.
После перестройки пошла обратная реакция, когда из романтичного паренька, очутившегося на большой войне принялись лепить убийцу по призванию.
В общем, Гайдар еще ждет достойного экранного воплощения, у Мягкова же получился симпатичный оттепельный романтик, отягощенный болезнью, но не сдавшийся.
Если «Старый дом» и «Серебряные трубы» были обыкновенными мастеровитыми картинами, то «Надежда» (1973) делалась с дальним прицелом, а оказалась, по мнению самого Мягкова, «ниже среднего уровня». Это был фильм о Надежде Крупской, снятый классиком советского кино Марком Донским. В 1973 режиссеру перевалило за семьдесят, лучшие его достижение остались в 1930-1940-ых годах. В 1965 он экранизировал роман Зои Воскресенской о матери Ленина, выдав две картины («Сердце матери»; «Верность матери»). Теперь пришел черед ленинской жены.
Мягков признавался, что роль Ленина, из-за внешней похожести, ему сватали чуть ли не с первых дней пребывания в профессии. Он чуть не ушел из театра «Современник» отказываясь играть Ильича в пьесе Шатрова «Так победим!», а сниматься у Донского согласился, поскольку тот обещал сделать акцент на влюбленном человеке, а не вожде.
Очеловечивать Ленина, наделяя его теплотой и отзывчивостью, начал еще Михаил Ромм в картинах «Ленин в Октябре» и «Ленин в 1918 году», где каноничный образ создал Борис Щукин. Но в 1960-ые появился драматург Михаил Шатров, расширивший рамки знания об Ильиче. Донской же и Мягков иже с ним продолжали трактовать вождя в рамках заданных Роммом и Щукиным – свой парень, вон какую деваху Надю отхватил, песни поет, на каруселях катается. В результате разноцветная «Надежда» смотрелась в 1973 году анахронизмом и никакие усилия Мягкова очеловечить образ вождя мирового пролетариата не могли заставить относиться к этой работе серьезно.
Проблема в том, что исполнитель роли Ленина в СССР автоматически переходил в разряд социально значимых актеров и это не всегда шло на пользу. Во-первых, высокое начальство могло тормозить на уровне проб, не рекомендуя режиссерам приглашать «нашего Ильича» на роль, положим, дворника. Во-вторых, Ленин накладывал определенный штамп и сами режиссеры не стремились иметь дело с актерами, над которыми довлеет роль вождя и внимание начальства.
И вот уже режиссер многосерийки «Вариант «Омега» Янис Воязос не видит Мягкова в роли советского разведчика, предпочитая более беспокойного, не такого затаенного, нервного Олега Даля. Вот уже Эльдар Рязанов приглашает Мягкова на пробы в «Иронию судьбы, или С лёгким паром» для галочки, комедийного начала в «Ильиче» не предполагая.
Но Мягков у Рязанова пробы прошел и…
Началось, что началось.
А о Лукашине мы поговорим в следующий раз.