Самое длинное противостояние. Почему гражданская война в Мьянме не заканчивается со времен Второй мировой
Мьянма, она же Бирма, обычно попадает в новостные сводки в связи с гражданской войной — конфликтом, который, если судить по медиа, начался чуть больше трех лет назад. На самом деле война в стране не заканчивалась никогда, однако тяжелая и мрачная политическая история этой южноазиатской земли не отменяет ее чарующей самобытности и глубокой культуры. Наша корреспондентка Леся Калмыкова — о том, как развивался один из самых длинных вооруженных конфликтов в современной истории.
На фоне тревожных новостей международный аэропорт Янгона — крупнейшего города Мьянмы — прямо-таки светится покоем: сотрудники улыбчивы, безоружны, на паспортном контроле не задают вопросов, удивляет разве что ковидный контроль на въезде в страну в конце 2023 года. Впрочем, медики не измеряют температуру и не делают тесты — они измеряют пульс (в аэропорту — традиционная медицина) и собирают формальные анкеты (которые, разумеется, никто не читает).
Валюту на первый вечер приходится менять с рук — загадочные персонажи с барсетками через плечо заменяют уже закрывшиеся обменники. Приходится изрядно торговаться: сначала менялы предлагают обмен по государственному курсу 2100 кьят за доллар. По нему же проходят и оплаты картой. Но реальный курс наличных в обменниках Янгона где-то 3500 кьят. Еще недавно обмен по «черному» курсу был полулегален и полуподполен. Но к концу года ситуация внезапно изменилась — и правительство, устав бороться, «отпустило» уличный курс.
Аэропортовские бомбилы в своих запросах весьма умеренны, ведь такси можно заказать и со стойки стандартного в Азии сервиса Grab. Город необычно пуст — ни потоков байков, срывающихся с места, будто цунами, на каждом светофоре, ни юрких и быстрых тук-туков, лишь на окраинах порой встречаются велорикши. Да и машин поздним (по местным меркам) вечером совсем немного.
Внешний покой Мьянмы — оборотная сторона войны. Война же на этой земле идет с незапамятных времен, разве что в эпоху британской колонизации столкновения случались реже: обыкновенное для Юго-Восточной Азии противостояние между жителями равнин и гор в то время почти прекратилось. Равнины надежно контролировались колонизаторами, а из горцев, к тому же интенсивно обращаемых в христианство, империя собирала колониальные армии. Излишки населения отправлялись с засушливых земель Верхней Бирмы — тысячелетнего центра бамарских династий — к вырубаемым мангровым лесам дельты Иравади. Там располагалась новая рисовая житница империи, над которой никогда не заходит солнце.
Крупное восстание случилось лишь раз: когда Великая депрессия сотрясла рисовые рынки, врач Сая Сан короновался в городе Инсейн и собрал армию Гаруды, предназначенную для борьбы с нагами — олицетворениями британцев.
Однако же и до подавления бирманского сопротивления в 1890 году, и после начала японского вторжения в 1941-м войны практически никогда не покидали долину Иравади и окружающие ее холмы и нагорья.
Чакравартины вместе с символами своей власти — белыми слонами правили мандалами плодородной земли Суварнабхуми: бамарские, монские, араканские, тайские города-империи, шанские княжества небесных лордов непрерывно противостояли друг другу, превращая периферийные сообщества в своих данников, серьезных же конкурентов по возможности полностью уничтожая. А бесчисленные горные племена старались избегать государств любыми способами (не упуская, конечно, случая взять свое удачным набегом).
От одной мандалы к другой переходили и ценные артефакты. Так, бронзовые скульптуры из Яшодхарапуры, столицы империи кхмеров (известной также как Ангкор Том — Великий Город), были сначала украдены тайцами Аюттхаи; затем у тайцев их захватила бамарская династия Таунгу, разместившая их в недавно покоренной монской столице Хантавади (известной также как Баго, или Пегу); но и в Пегу они не задержались — их украли араканцы, и скульптуры стали частью ансамбля Мьяу-У — легендарной столицы Араканского королевства. А уже оттуда они попали в пагоду Махамуни только что отстроенной Амарапуры — одной из бамарских столиц эпохи Конбаунг. Там они и хранятся по сей день.
Такие витиеватые истории, похожие на роман в жанре фэнтези, в Мьянме скорее норма. Скажем, недалеко от главного храма Янгона, в воздвигнутой в незапамятные времена (местные легенды возводят ее к эпохе Будды) пагоде Шведагон под илом Иравади лежит гигантский колокол Дхаммазеди, инкрустированный изумрудами и сапфирами.
В начале XVII столетия его попытались украсть обосновавшиеся в низовьях Иравади португальцы. Авантюристы, служившие араканским королям, решили объявить завоеванные земли территорией португальской короны и переплавить почти 300-тонный инструмент на пушки. Но баржа, на которой перевозили краденое, потонула, незадачливые колонизаторы окончили свои дни на эшафоте, проиграв войну королям Таунгу, а колокол так и лежит на дне реки, укрытый затонувшими позднее голландскими галеонами.
Несмотря на многочисленные попытки, найти колокол пока не удалось. Одни утверждают, что его очертания еще виднелись под илом в XIX столетии. А другим кажется, что Дхаммазеди и вовсе никогда не существовало, просто красивая легенда. Правда ли это? В стране, где древнейшие храмы покрыты золотом и их верхушки увенчаны рубинами, но сами храмы приходится подновлять каждые несколько лет из-за безжалостного сезона дождей, прошлое может быть весьма размытым.
Впрочем, по сравнению с историей соседей история бамарских королевств-мандал удивительно непрерывна. В долине Иравади не случалось стирающих историю катастроф Камбоджи вроде падения Яшодхарапуры-Ангкора под натиском тайцев или автогеноцида эпохи Пол Пота. Не было там менее тотальных по последствиям, но стиравших почти до основания придворную культуру событий вроде падения тайской Аюттхаи и араканского Мьяу-У под натиском бамарской династии Конбаунг. Не была долина Иравади и многовековым источником «живого товара», как обезлюженный и поныне Лаос — вечный источник людей, депортируемых под власть королей Сиама.
Кажется, даже «античные» пиу, создавшие цивилизацию в среднем течении Иравади еще до спуска бама с северных гор, уцелели и оказались одним из элементов культурной мозаики Паганского царства — современника готического мира Европы и кхмерской империи Ангкора. Но, в отличие от Ангкора, Паган не пал — ни монголы, ни тайцы до него дойти не смогли. Царство в конце XIII столетия дезинтегрировалось, но бесчисленные пагоды остались почитаемы и поддерживаемы. Так продолжалось и впоследствии.
Впрочем, эти бесконечные экскурсы в загадочные истории остаются экскурсами в прошлое, отсчет же истории современной Мьянмы можно вести с конца февраля 1936 года, когда 21-летний редактор студенческого журнала Oway («Павлиний зов») Аун Сан отказался выдать автора «крамольной» статьи и был исключен из Университета Рангуна (так тогда назывался Янгон).
За исключением последовала успешная забастовка — и мало кому известный начинающий журналист не только был восстановлен, но и стал всебирманской знаменитостью.
Во времена Второй мировой войны он оказался среди 30 молодых активистов, проходивших военную подготовку у японцев на оккупированном ими острове Хайнань.
Именно эти «30 товарищей» и определяли историю страны на протяжении всего ХХ века. Вернувшись в Бирму, Аун Сан стал главой создаваемой японцами бирманской армии. Впрочем, как только удача стала отворачиваться от стран оси, он и его товарищи быстро сменили сторону… И стали воевать уже за англичан. А тут и индийская борьба за независимость подоспела. Впрочем, если в Индии основное противостояние разыгрывалось между индуистами и мусульманами, то мир этноконфессиональных и экономических противоречий, с которыми сталкивалась Бирма, оказался куда сложнее.
Британцы управляли страной, успешно гася конфликты и следуя политике «разделяй и властвуй». Так что как только вечный медиатор пытался самоустраниться — страна выходила на грань обрушения. Дело в том, что бирманцы (бама) — самая многочисленная этническая группа страны — в новом мире отошли на третьи роли. Блестящие ремесленники, гордые тысячелетней письменной культурой, бама ценили резьбу по тиковому дереву и хороший алкоголь, поэзию и шахматы — но были «совершенно бесполезны» в тяжелом труде: его выполняли бедные индийские мигранты; в бизнесе здесь отличались китайцы, бенгальцы и профессиональные тамильские ростовщики четтиары; армию британцы предпочитали составлять из новообращенных в протестантизм каренов и горцев; да и в государственном управлении долю бама ограничивали всеми возможными способами.
Национальные меньшинства в ответ на предложения войти в новосозданное бирманское государство откровенно недоумевали: князья каренни считали, что они сами вошли в свободную ассоциацию с Британской империей; моны гордились своей, куда более древней, чем у бама, цивилизацией; карены — штыки британцев — (вполне обоснованно) боялись мести и ненависти бама; шанские князья хранили автономию; наги и ва вообще с трудом понимали, чего от них хотят; араканцы готовились восстановить собственное государство, потерянное в XVIII веке; а муджахиддины рохинджа, снабженные Англией оружием для противостояния японцам, уже давно вели джихад на пути Аллаха (нет, не против бама — те были далеко, а против соседствующих араканцев).
Вдобавок молодая бирманская армия за отсутствием квалифицированных солдат комплектовалась из кого придется — например, из ушедших из тюрем по случаю хаоса преступников; а возвращавшаяся в страну британская армия плохо разбирала, кого и зачем она убивает. Скажем, британцы устроили резню пробританских же араканских повстанцев и сожгли принимавшие участие в антияпонском сопротивлении деревни.
Впрочем, ситуация в больших городах была относительно устойчивой, и признанный британцами в качестве лидера нации Аун Сан в феврале 1947 года пытался собрать представителей меньшинств и подписать с ними Панглонгские соглашения о будущей демократической федеративной Бирме.
Кое-кто и правда подписал — чины, качины и князья шанов. А еще в формируемое правительство вошел один из каренских лидеров. Но радость была недолгой.
Уже в июле семь из девяти членов нового правительства, включая Аун Сана, были убиты. По официальной версии, убийство было организовано У Со, управлявшим Бирмой до войны колониальным премьером. Однако часть исследователей предполагает, что реальным организатором убийства был недавно пониженный в должности Не Вин — один из «30 товарищей» и будущий многолетний диктатор Бирмы. Как бы то ни было, Аун Сана объявили национальным мучеником, жертв теракта похоронили в новосозданном Мавзолее Мучеников, а в престижном пригороде Янгона подрастала его дочка — Аун Сан Су Чжи.
Панглонгские соглашения были сорваны, новый лидер У Ну выступал против полной федерализации страны. В любом случае времени на разговоры уже не было — британцы хотели убраться из Бирмы как можно скорее. В январе 1948 года Бирма получила независимость — а тлевшая на границах страны гражданская война разыгралась с новой силой. Ведь в ней и правда появились новые силы. Ими стали коммунисты и… антикоммунисты.
Протомаоистская коммунистическая партия Бирмы заключила союз с одними меньшинствами, другие же отправляли своих юношей к бежавшим в горы генералам Гоминьдана. Населенные ва, китайцами-кокангами, шанами и многими другими труднодоступные холмы северо-восточной Бирмы стали цитаделью проигравших китайских националистов и главным производителем опиума в мире (помогли бежавшие из пограничной китайской Юньнани фермеры). Ну а военная устойчивость нового наркогосударства обеспечивалась оружием и общей поддержкой от ЦРУ.
Короче говоря, вскоре после объявления независимости войска повстанцев были уже менее чем в 10 километрах от Янгона, а чуть ли не единственными профессиональными войсками, защищавшими столицу, оказались недовыведенные из Бирмы непальцы-гуркхи. В общем, правительству требовалось как-то научить свою армию воевать и мотивировать ее не разбегаться перед врагом в настолько тяжелой ситуации. Как это сделать в отсутствие внешней поддержки?
Решение нашлось быстро: новая власть просто передала в руки солдат бизнес. Нет, не в руки абстрактной армии — а в руки совершенно конкретных солдат. Правительство открывало оптовые магазины, в которых солдаты могли закупаться без налогов, а затем перепродавать купленное остальным гражданам. Солдатам выдавались беспроцентные кредиты, а обладатели званий от капитана и выше могли надеяться и на подаренный государством бизнес. Тем более с бизнесом в стране дела не ладились: тысячи и тысячи индийцев во время японской оккупации ушли из страны горными тропами (многие по дороге погибли).
В общем, солдатам и офицерам теперь было что защищать, а служба в армии стала выглядеть как дорога к богатству. Казалось, молодая республика спасена. Или нет?
Несмотря на окраинные конфликты, в стране постепенно восстанавливалась инфраструктура, шли попытки строительства социального государства. Бирма стала одним из основателей «Движения неприсоединения», а бирманский дипломат У Тан стал генеральным секретарем ООН и был посредником между Никитой Хрущевым и Джоном Кеннеди во время урегулирования Карибского кризиса.
Однако концентрация власти и собственности в одних руках не могла не сыграть свою роль. 2 марта 1962 года начальник штаба вооруженных сил Не Вин сверг правительство У Ну, к тому времени активно пытавшееся закончить существующие конфликты и не допустить новых путем предоставления автономии народам страны. Не Вин утверждал, что охраняет территориальную целостность Бирмы, а также защищает ее от дальнейшего вовлечения в противостояние великих держав — прокси-война во Вьетнаме и Лаосе уже шла в полную силу, а прямое американское вторжение было не за горами.
Путч был не просто сменой власти. Лидеры государства и шанские князья были немедленно арестованы, начавшиеся летом демонстрации протестующих студентов были расстреляны, здание студенческого союза Университета Янгона взорвано, а университеты полностью закрыты на два года. Сотни тысяч всё еще остававшихся в Бирме иностранных торговцев были изгнаны, предприятия национализированы. Страна полностью закрылась для иностранцев, свободу прессы отменили, а публикации на иностранных языках запретили.
Официальной идеологией стала густо замешанная на национализме бама своеобразная смесь буддизма тхеравады и марксизма, именовавшаяся «Бирманский путь к социализму». Короче говоря, движущаяся в сторону конфедерации, открытая миру слабая социал-демократия превратилась в изоляционистскую религиозно-милитаристскую «национал-большевистскую» диктатуру.
Впрочем, с государственным социализмом, в отличие от милитаризма и изоляции, дела у правящего режима шли плохо.
Черный рынок составлял до 80% экономики, темпы экономического роста на протяжении 26 лет правления Не Вина были самыми низкими в Юго-Восточной Азии. Впрочем, грамотность всё же росла, а детская смертность быстро снижалась.
Четверть века — долгий срок, так что времена жесткие сменялись временами мягкими, войны на окраинах то разгорались с новой силой, то затихали. Посевы опийного мака приносили стабильный доход и военной власти, и ее не менее военным противникам. А их было много — в одном только штате Шан к концу 1980-х насчитывалось несколько десятков группировок. Режим же старался балансировать между множеством игроков, а они порой не просто играли с ним, но и обманываться были рады. К примеру, в середине 1980-х США поставили Бирме военные самолеты и химическое оружие (дефолианты) для борьбы с посевами опийного мака. Разумеется, власти их немедленно использовали — но только для того, чтобы поддержать наркобаронов под своей крышей, против тех, кто выбрал другие. И заодно отравить реки, из которых пили воду жители непокорных деревень.
Всё шло не так плохо — пока общая мировая волна демократизации не столкнулась с очередным неожиданным и разорительным для населения шагом правительства. А именно: за два года правительство несколько раз объявляло об изъятии из оборота всех крупных купюр. Сначала купюры в 20, 50 и 100 кьят были заменены на купюры в 25 и 35 кьят, а те в свою очередь — на 45 и 90 кьят. Не Вин был убежден, что 9 — счастливое число. В стране, где почти всё население зарабатывало на черном рынке и хранило сбережения в наличных, это спровоцировало грандиозный социальный взрыв. Он случился летом 1988 года.
А еще так вышло, что тем же летом в страну вернулась Аун Сан Су Чжи. Ей было 43 года — и ее возвращение не было политическим. Она не занималась политикой, но незадолго до изменивших ее жизнь событий защитила магистерскую диссертацию по бирманской литературе в Лондоне и приехала навестить тяжелобольную мать. Однако уже 28 августа 1988 года она — дочь основателя государства — выступала перед полумиллионной толпой у пагоды Шведагон. На тех же митингах выступал и У Ну — отстраненный от власти в 1962 году лидер демократической Бирмы.
Протестующих поддержали девять из 11 остававшихся в живых «30 товарищей». Управлявший страной более четверти века Не Вин ушел в отставку. 90% делегатов конгресса единственной разрешенной в стране партии проголосовали за переход к многопартийной системе.
18 сентября 1988 года власть перехватил Государственный совет по возвращению правопорядка во главе с генералом Со Мауном. К концу сентября при разгоне протестов погибло около 3000 человек. Около тысячи из них — в столице. Тысячи противников режима бежали на окраины страны, а также в Индию и Таиланд. Многие из них примкнули к уже существующим вооруженным группировкам. Другие создали свои. Аун Сан Су Чжи и У Ну были отправлены под домашний арест. В 1990 году в стране были проведены выборы в парламент: агитация на них была практически запрещена. Однако сторонники Аун Сан Су Чжи получили на них 392 места из 485. Другие оппозиционеры (почти все из «этнических» партий) — 83 места. Сторонники правящего режима — 10 мест. Военный режим выборы не признал. Аун Сан Су Чжи получила Нобелевскую премию мира. Эмигрировавшие сторонники протестов создали «правительство в изгнании». Сначала оно располагалось у таиландской границы, на территории контролируемой каренскими повстанцами, затем — в Швеции, а после — в США. Его лидером стал сын брата Аун Сана (также погибшего в теракте в июле 1947 года).
Аун Сан продолжал быть национальным героем — его дом преобразовали в музей еще в 1962 году, а детская кроватка и фотографии Аун Сан Су Чжи — элементы экспозиции. Как и гороскоп Аун Сана.
Вооруженные группы, поддерживающие семью Аун Сана, продолжили сражаться среди гор и холмов (так же как в 1960-х в горах воевали сторонники У Ну). Страной правили новые генералы. Главным на следующие два десятилетия стал Тан Шве — выпускник московской Военной академии имени М. В. Фрунзе. Он и его приближенные постоянно появлялись на официальных мероприятиях в женской одежде. Это был магический жест, чтобы лишить сил своего нового главного противника Аун Сан Су Чжи. Она отказалась уезжать из Мьянмы (теперь страну назвали так — древним официальным именем, отказавшись от британского разговорного «Бирма»). Ее постоянно то сажали под домашний арест, то отпускали из-под него.
А еще в Мьянму разрешили приезжать туристам — правительство отчаянно нуждалось в валюте, и туристы ее привозили. Особенно ценились доллары. Особенно свеженапечатанные. Особенно если номер купюры не начинался на CB. Местное население верило, что СВ значит counterfeit bills. Впрочем, туризм должен был показывать лишь красоты страны гостям — и не давать никакой возможности оценить реальную политическую обстановку. Эта модель сохраняется и поныне: иностранцы, не имеющие вида на жительство или бизнес-визы, селятся лишь в имеющих лицензию отелях, ездят на специальных туристических автобусах и междугородних такси, а для поездок во многие популярные места могут требоваться специальные разрешения. Впрочем, как и в других странах мира, проблемы порой (но далеко не всегда!) решаются при помощи опытного гида-фиксера и нескольких крупных купюр.
В 2007 году массовые протесты повторились — теперь вместо обмена крупных купюр поводом стала отмена государственных субсидий на топливо. Протестующих опять жестоко подавили, часть из них опять бежала воевать в горах и холмах. Впрочем, протестовать тогда стало сложнее — столицу перенесли в новопостроенный город военных и чиновников Нейпьидо. Университет в нем во избежание волнений власти открывать не стали. Но в стране начались реформы.
В 2012 году Аун Сан Су Чжи стала депутатом парламента. А в 2016-м ее соратник Тхин Жо стал президентом страны. Впрочем, война не кончилась и тогда. Разве что опиумные поля в приграничных регионах превратились в ставшие теперь всемирно знаменитыми кластеры из подпольных казино и скамерских центров, а привилегированные жители контролируемых вооруженными группировками регионов обзавелись дорогими машинами и отстроили роскошные ночные клубы. А еще внимание «мировой общественности» стал привлекать жестокий даже по местным меркам конфликт с рохинджа (начавшийся, как мы помним, еще в 1940-х). Но отличала этот конфликт не только жестокость.
Война с рохинджа — единственное из сотен местных вооруженных противостояний, предметом которого являются не только финансовые интересы или право на самоуправление. Война с рохинджа — это конфликт, в котором стороны принципиально отрицают историческую легитимность друг друга.
И это отрицание десятилетие за десятилетием лишь умножается. Интеллектуальные лидеры политических партий и вооруженных группировок рохинджа изобретают себе всё более древнюю, восходящую якобы к глубоким доисламским временам историю. А прочие этнические группы Мьянмы, включая другие мусульманские народы Ракхайна (так теперь называется Аракан) и сторонников «демократических» партий и армий, всё более уверенно называют рохинджа послевоенными нелегальными мигрантами из Читтагонга — соседнего региона Бангладеш. К слову, официальная статистика насчитывает в Мьянме 135 народов (сумма цифр числа равна 9, а Не Вин, как помним, любил девятки), бама составляют, по ней же, 68% населения. Впрочем, реальную перепись провести невозможно.
Первое упоминание руинга (будущих рохинджа) восходит к концу XVIII столетия, когда бенгальские мусульмане осваивали выжженные почти дотла бамарскими завоевателями династии Конбаунг земли бывшего араканского государства. Впрочем, были это недавние мигранты или местное население, принявшее ислам, — неясно. Но если в послевоенной Бирме У Ну еще пытался предложить создание исламской автономии в северном Аракане, то в следующем столетии эта идея казалась мьянманцам совершенно неверной.
Рохинджские активисты, напротив, за семь десятилетий укрепились в осознании собственной древности и неотъемлемых прав на Аракан. В этом им помогла обширная пакистанская и саудовская диаспора. Конфликт с ними то затухал, то вновь разгорался, но в середине 2010-х усилился. Возможно, какие-то военные круги пытались его использовать, чтобы подорвать авторитет правительства Аун Сан Су Чжи, — во всяком случае, в местном интернете появились антирохинджские фабрики троллей, в которых были заняты сотни солдат… Ну а на улицах мьянманских городов беспорядки устраивали ультранационалистические монахи из движения «Ма Ба Та».
Экономика Мьянмы росла, в начальный период реформ, в 2011–2015 годах, она выросла в 1,84 раза. В когда-то малоэтажных и пыльных городах строились высотные ЖК и многоэтажные отели, жители стали свободно выезжать и учиться за границей, а всё более устойчивые электрические сети заменяли частные генераторы. Впрочем, уже к концу десятилетия рост существенно замедлился. А затем пришли ковид и изоляция. И — новый реакционный переворот.
На выборах 2020 года партия Аун Сан Су Чжи получила на три мандата больше, чем в 2016-м, — и имела шанс на самостоятельное формирование правительства. Но в разорванном пандемией COVID-19 на куски мире военные могли больше не мириться с ситуацией.
Генералы вновь перехватили власть — и вновь на городских улицах баррикады, и вновь сотни и тысячи погибших, и вновь сторонники оппозиции в лесах, горах и холмах.
На этот раз в сопротивлении принимало участие множество деятелей культуры — за одну весну 2021 года погибли по меньшей мере четверо известных поэтов. Еще один — Маун Саун Ха — организовал собственную вооруженную группировку — Бамарскую национально-освободительную армию. А прозаик и активист Ко Джимми, переведший на бирманский беллетристику Дэна Брауна, был повешен 23 июля 2022 года. Вместе с ним повесили рэпера и депутата Пьо Зея То — это была первая казнь в Мьянме со времен ухода Не Вина.
Аун Сан Су Чжи оказалась уже не под домашним арестом, а в тюрьме. Города Мьянмы содрогались от взрывов. Сходили с рельсов пассажирские поезда, взрывались на городских улицах заминированные громкоговорители, стороны конфликта ликвидировали и гражданских сторонников друг друга — учителей и монахов.«Лучше не подходить к административным зданиям, там в любую минуту может случиться взрыв», — инструктирует меня студент факультета государственного управления. Он явно боится встречи с напоминающей журналистку иностранкой и отказывается говорить о деталях текущей ситуации, зато охотно расспрашивает о России и отношении к войне в Газе. А еще рассказывает о том, какие VPN лучше использовать, чтобы обходить местную интернет-цензуру. Ведь главной социальной сетью в стране является фейсбук. Формально он запрещен — реально им пользуются абсолютно все, да и государственные блокировки нередко отключаются.
Зато англоязычный гид разговаривает о местной политике с интересом, хотя и очень эмоционально, — по дороге он включает своего любимого Макса Коржа и виртуозно объезжает блокпосты, скрывая нашу легковушку за массивными корпусами фур. Он ругается на «гангстерское» правительство, из-за которого загранпаспорт стоит теперь 700 $ — полугодовой доход многих местных жителей, — и показывает бесконечную очередь в паспортный стол, вытянувшуюся вдоль колючей проволоки. Он надеется: через год-два повстанцы дойдут до крупных городов, а лет через пять, быть может, сменится и власть.
Впрочем, разрекламированная в мировых медиа повстанческая «Операция 1027» на севере штата Шан к смене военного режима отношение имеет весьма опосредованное. Китаю надоели мошеннические центры, расположенные вдоль границ страны, в особенности в наполненном мигрантами из Китая Коканге, убытки китайцев от онлайн-мошенничества многомиллиардные, а стрельба охраны скам-комплексов по бастующим китайским гражданам окончательно вывела северного соседа из себя. Так что группировки северного Шана попросту расправились с надоевшими КПК и союзными хунте кланами, а заодно напугали генералов, так привыкших к доле в скам-заработках и к плантациям с тысячами работников (а нередко и рабов) со всего мира. Как только проблема была решена — наступило очередное перемирие.
Прокитайские боевики провели в пограничном Коканге разве что не этническую чистку. В Китай были экстрадированы более сорока тысяч предполагаемых мошенников. И это в регионе, население которого составляло в нулевых годах менее 150 тысяч человек!
А вот Армия Аракана (состоящая именно из араканцев, а не активистов рохинджа) наступление продолжила — она вышла к глубоководному порту на берегу Андаманского моря, строящемуся совместно с Китаем как часть программы «Один пояс — один путь». Восстановление павшего три века назад королевства, кажется, уже не за горами. Наступают и карены: под натиском их формирований пал город Мьявади — один из важнейших торговых узлов страны на границе с Таиландом.
Непосредственные сторонники Аун Сан Су Чжи смогли на сегодня захватить и «наладить мирную жизнь» в целом райцентре, впрочем, вскоре ими оставленном. Зато они представляют союз вооруженных группировок национальных меньшинств перед Западом — но степень их реального влияния на военно-политические процессы внутри страны остается неизвестной.
Захват важнейших международных шоссе оказывает влияние на экономическую устойчивость режима, и он впервые в истории пытается ввести обязательный призыв. Но о том, последуют ли за победами народных ополчений реальные шаги в либерализации режима и федерализации страны или же репрессии лишь ужесточатся, сегодня можно только гадать. О падении же крупнейших городов страны — Нейпьидо, Янгона и Мандалая — под натиском повстанцев не мечтает сегодня, кажется, даже однозначно находящаяся на стороне противников военных New York Times.