Неудачная рекогносцировочная метеоритная экспедиция Константина Коханова 1976 года

Неудачная рекогносцировочная метеоритная экспедиция Константина Коханова 1976 года

Предисловие

К экспедиции 1976 года Константин Коханов подготовился основательно, смущало только одно, беременная жена и большая вероятность, что она будет волноваться, если по каким-то независящим от него причинам, ему длительное время не удастся с ней связаться – отправить с оказией письмо, позвонить по телефону или, на худой конец, отправить телеграмму из какого-нибудь населенного пункта на реке Лена или на реке Нижняя Тунгуска.

Поэтому, когда товарищ Константина Коханова по Радиомеханическому техникуму Володя Ерошичев, после окончания института, решил продолжить повышать свои знания в аспирантуре, и перед этим ответственным шагом, решил проверить свои физические возможности в экстремальных условиях тунгусской тайги и обратился к нему с просьбой, взять его матросом на свою лодку, он, при сложившихся обстоятельствах семейной жизни, решил, что участие в экспедиции друга, позволит жене легче перенести, предстоящую с ним разлуку.

1.

Учитывая то, что Константин Коханов, всегда брал в свои одиночные путешествия, продукты в расчёте на 3-х человек в месяц, а на этот раз даже взял 60 банок голландского и канадского пива, которые он приобрёл (по цене 50 копеек за банку) в буфете канадского посольства, с помощью сослуживца Василия Минаева, мать которого работала там в числе обслуживающего посольство советского персонала, то Володе Ерошичеву оставалось только купить транзитный билет на самолёты до Иркутска (ТУ-154), Киренска (ИЛ-14) и Ерёмы (АН-2). Перед его отъездом в экспедицию Василий Минаев решил добавить к импортному баночному пиву, ещё две «палки» финского сервелата и, не обращая внимания на его возражения, в последний день перед его отпуском, просто сам запихнул свою колбасу в его портфель.

Потом в Чечуйске Константин Коханов испытал, странное чувство, которое никак не могло соответствовать реальной жизни в тех местах, когда 22 июня 1976 года, он с Володей, сидел на брёвнах у реки Лены, пил баночное пиво, закусывая финским сервелатом и слушал песни Владимира Высоцкого, которые «неслись» над рекой из репродуктора колёсного парохода, плывшего в сторону Киренска.

2.

Самое интересное заключалось в том, что, когда Константин Коханов и Владимир Ерошичев прилетели на вертолёте в Чечуйск 21 июня 1976 года, в тот же день, в Иркутском аэропорту, самого Владимира Высоцкого, его друзья, после посещения им золотодобытчиков на приисках Вадима Туманова «в окрестностях Бодайбо», провожали в Москву.

Воспоминания о кратковременном пребывании Высоцкого в Иркутской области, написали несколько человек. В основном все «высоцковеды» ссылаются на тех, кто его сопровождал в поездках по Иркутской области: на Леонида Мончинского, журналиста, в 1976 году помощника Вадима Туманова по «деликатным» вопросам; Анатолия Тюркина, завбазой артели «Лена» в Иркутске; Сергея Зимина, главного инженера «Артели старателей Лена»; и самого «золотопромышленника» Вадима Туманова, пригласившего в 1976 году Высоцкого на прииски в Бодайбо.

В отличии от Константина Коханова с Владимиром Ерошичевым, которых в аэропорту Иркутска 19 июня 1976 года никто не встречал, Владимира Высоцкого с сыном «золотопромышленника» Вадима Туманова встречали 14 июня 1976 года «помощники золотопромышленника», поэтому проблем с приобретением для него билетов на местный самолёт до Бодайбо и на вертолёты с Бодайбо на прииски, как и обратно из Иркутска в Москву, для него не было никаких.

За семь дней пребывания Владимира Высоцкого в Иркутской области у него возникла только одна проблема, после его приезда в Нижнеудинск на базу артели «Лена», где для него была «приготовлена баня и накрыт стол». Правда, времени у него там было мало, «предстояло срочно лететь на вертолёте на старательский участок «Бирюса», где Высоцкий должен был дать концерт, а погода портилась».

Вертолётчики брались доставить Высоцкого на «Бирюсу», но не гарантировали, что смогут его быстро оттуда забрать, так как всё будет зависеть от погоды – могло случиться, что Высоцкий застрял бы там дней на десять.

Высоцкий лететь в такой ситуации не мог (были дела в Москве и всего через несколько дней вылет во Францию), поэтому он сделал на магнитофон запись нескольких песен, плёнка с которыми была отвезена старателям.

После записи песен, Высоцкий и «сопровождающие его лица (количество которых точно не установлено), поехали на вокзал в Нижнеудинске и взяли билеты обратно в Иркутск в СВ, на проходящий поезд «Владивосток – Москва». На станции «Зима» все вышли фотографироваться с Высоцким под названием станции, который хотел подарить эти фотографии Евгению Евтушенко, «в качестве отчёта, что он побывал у него на родине».

Пребывание Владимира Высоцкого в Иркутской области омрачилось, 19 июня 1976 года, неудачной поездкой на пикник в воинскую часть в посёлке «Чистые Ключи». Публика на банкете у генерала мотострелковой дивизии Абашидзе, который он организовал на острове реки Иркут, вела себя бесцеремонно и Высоцкого, как он привык на своих концертах, там не слушали, и постоянно перебивали. Высоцкий несколько раз начинал петь и бросал, насколько это было для него оскорбительно, и, как отметил, в своих воспоминаниях, один из его, присутствующих на том банкете иркутских друзей, он словно «погас, замкнулся в себе, озлобился и отказался петь наотрез», а потом, сославшись на плохое самочувствие, попросил отвезти его обратно в Иркутск.

Но на этом, все неприятности у Высоцкого в тот день не закончились, так как перед самым выездом «Волги» из посёлка «Чистые пруды», он сам попросил водителя взять с собой, стоящего у обочины, и поднявшего руку, явно нетрезвого человека, который садясь на заднее сиденье машины, раздавил лежавшую там концертную гитару Высоцкого, французского производства.

Поэт быстро уехал оттуда. На обратной дороге случайный попутчик по неосторожности сел на его гитару и раздавил ее, но, по воспоминаниям друзей, на случившееся Высоцкий «отреагировал спокойно».

Судя, по приведённым ниже фотографиям, пребывания Высоцкого в Иркутской области, от его прилёта в Иркутск до вылета в Москву, хорошо заметно, что он, несмотря на успех своих концертов на приисках среди старателей, явно устал от навязчивого приставания к нему «его иркутских друзей», взять у него не только автограф, но ещё и сфотографироваться в обнимку, пригласить к себе домой в качестве «свадебного генерала» и познакомить с нужными, для их карьеры, людьми.

3.

Может возникнуть вопрос, а какое имеет отношение пребывание Владимира Высоцкого в Иркутской области (с 14-го по 21 июня 1976 года) к рекогносцировочной экспедиции Константина Коханова (с 18-го июня по 22 июля 1976 года)? В части личного с ним знакомства, конечно, никакого, а вот в части погоды самое непосредственное.

Поездка Владимира Высоцкого в Нижнеудинск и обратно в Иркутск, по маршруту «Иркутск/Нижнеудинск – Зима/Иркутск, состоялась с 18-го по 19 июня 1976 года, как и вылет Константина Коханова из Москвы в Иркутск, то есть в то время, когда в Иркутской области началась портиться погода.

А погоде наплевать на всех, с ней никому нельзя договориться, для неё все равны, ей без разницы, кто Владимир Высоцкий, и кто какой-то Константин Коханов, и не важно, кто из них, что и в каком аэропорту, для кого-то там споёт, или «попробует» спеть.

Поэтому знакомясь с дневником Константина Коханова 1976 года, теперь любой читатель сможет понять, почему ему приходилось часто откланяться от прямого пути на Угрюм-реку, пересаживаясь с местных самолётов на теплоходы «Заря» и обратно с них на вертолёт и самолёт.

Константин Коханов: Дневник рекогносцировочной экспедиции 1979 года к местам вероятного падения Тунгусского метеорита.

Пролог

К дневнику «Неудачной экспедиции Константина Коханова 1976 года» (полностью дневник не публиковался) были добавлены в 2022 году фрагменты топографических карт реки Большая Ерёма масштаба 1:2000000 (2 км в 1 см), различных лет составления (с 1966 по 1976 г.г.), увеличенные примерно до масштаба 1 км в 1 см.

Несколько слов об эвенкийских названиях притоков Большой Ерёмы и о самом «русском» названии реки Большая Ерёма:

В Большой Советской Энциклопедии есть статья Большая Ерёма, Большая Ерма, река в Иркутской области РСФСР (истоки в Красноярском крае), левый приток Нижней Тунгуски. Длина 411 км, площадь бассейна 13 500 км2. Берёт начало из болот, течёт в глубокой долине по Среднесибирскому плоскогорью.

В 1973 году Константин Коханов при разговоре с эвенком-каюром Анатолием Манго, из деревни Мога, который работал в составе иркутской геологический экспедиции на реке Большая Ерёма, задал ему несколько вопросов, в частности и о «русском» названии этой реки. Со слов эвенка Анатолия Манго, река имела эвенкийское название Ёрмо. И как переводится это название реки на русский язык, – сразу тогда задал вопрос Коханов. Эвенк Манго, замялся и ответил не сразу, подыскивая нужные для перевода слова, и наконец, не совсем уверенным голосом, сказал, – Ну вроде бы, как бы, «Всё есть». Значит, – «Богатая река»? – попробовал уточнить Коханов и Манго с ним согласился.

Правда, Константин Коханов, ещё задал вопрос о том, какое на эвенкийском языке, имеет название река Малая Ерёма и оказалось тоже самое, – «Ёрмо» («Всё есть»), но только «поменьше».

Следует также иметь ввиду, что на топографических и просто географических картах 1960-1980 годов составления, многие географические названия населённых пунктов, рек и их притоков, имеют близкие, но различные названия, не говоря уже о порогах (например, Ворон-Орон, Авкит-Евкит). Что касается порогов и перекатов, то они большей частью могут отсутствовать совсем, поэтому, где это можно было сделать, Константин Коханов на фрагментах топографических карт обозначил их место нахождения.

Записи в дневнике Константина Коханова о неудачной метеоритной экспедиции 1976 года и (в скобках или выделенные полужирным шрифтом), не отмеченные в них, некоторые подробности, хорошо сохранившиеся в памяти, от начала экспедиции в Москве вдвоём с товарищем по учёбе в техникуме Владимиром Ерошичевым, до возвращения в Москву из Усть-Кута – Константина Коханова на поезде (Лена-Москва), а Владимира Ерошичева – на самолёте.

18 июня 1976 года.

Итак, мы (Константин Коханов и Владимир Ерошичев) «вылетели» в 9-20. Сначала в трансагенство, которое находилось в 30 минутах езды от аэровокзала, а потом полетели в неопределённость…

Следует отметить, что в цикле своих очерков «Возвращение домой» Константин Коханов, всё-таки подробно рассказал, как они на самом деле тогда «вылетели» из Москвы и поэтому слово вылетели, спустя много лет, перечитывая дневник 1976 года, он взял в кавычки:

«В 1976 году, когда я имел неосторожность взять с собой в путешествие товарища по учёбе в техникуме, нам были проданы билеты до Иркутска на рейс, ни как обычно из Домодедова, а из Шереметьева. В Шереметьево выяснилось, что наш рейс к тому же из международного аэропорта, до которого нужно ещё было ехать на автобусе.

В аэропорту у стойки для регистрации пассажиров нас было всего трое взрослых пассажиров – я с Володей Ерошичевым, и женщина с ребёнком на руках. Выглядело это очень странно, особенно, когда служащая аэропорта только нас троих повела к трапу самолёта.

Когда мы оказались в салоне самолёта, то у встретившего нас пилота, мы первым делом спросили, какие нам занять места, так как на билете они не были указаны. Ответ был для нас неожиданным, – «занимайте, какие хотите места, сейчас будем «демократов» загонять».

От стюардессы мы узнали, что это был рейс Москва–Улан-Батор. А так как «загрузка» самолёта «демократами», то есть рабочими из «стран народной демократии» Чехословакии, Венгрии и Румынии почему-то задерживалась, то она попросила нас немного потерпеть, зато потом на обед будет всё, что мы пожелаем.

- Что и шампанское с чёрной икрой? – поинтересовался я.

- Шампанского не обещаю, это для салона «люкс», а чёрная икра и вино будет точно, – без иронии в голосе пообещала стюардесса, что мы, конечно, восприняли, как шутку.

После того как салон заполнился разноплемённой толпой и крайнее кресло в нашем ряду занял румын, который непременно захотел с нами познакомиться поближе, мы, перемешивая русско-английские слова, красноречивыми жестами, узнали, кто он и зачем летит в третий раз Монголию.

Биография румына была проиллюстрирована толстой пачкой фотографий, где были увековечены самые интересные периоды его жизни – всевозможные торжества, свадьбы и семейный отдых. Судя по фотографиям, если сравнивать его жизнь по уровню, даже с нашей советской жизнью, до такой как наша жизнь, румынам было ещё очень далеко.

Тем не менее, в этот раз, наш румын надеялся, что наконец-то удастся заработать на дизельной станции в какой-то монгольской пустыне, столько, что ему, с уже накопленными деньгами, хватит на покупку советской «Волги».

Он никак не мог поверить, что мы летим в Сибирь не для того, как он в Монголию заработать, а просто путешествовать.

Во время нашего разговора с румыном, мимо нас в салон «люкс» прошла стюардесса с двумя бутылками шампанского, и поэтому, когда она возвращалась обратно, я у неё поинтересовался, когда же шампанского удостоимся и мы.

- Шампанское только для монгольского дипломата, – ответила мне стюардесса, – а вам положено только вино.

- Надеюсь, хотя бы с чёрной икрой, – решил подшутить над ней я.

- Конечно, – сказала стюардесса, – и вскоре подала мне поднос, на котором, кроме традиционной аэрофлотовской курицы с рисом, было и вино, и чёрная икра.

Володя с румыном удивились не меньше меня, особенно румын, который никогда ещё не ел чёрной икры. Икры, было, скажу, не так много, и я решил, пусть уж её съест румын, и переложил свою икру ему на поднос. То же самое сделал и Володя Ерошичев, к удивлению стюардессы, за здоровье которой, мы и решили выпить.

Самое интересное было в Иркутском аэропорту, после посадки, когда нас погнали в терминал для иностранцев, и я устал объяснять служащей аэропорта, что нам троим туда не надо. Она явно не понимала русского языка или так была закомплексована инструкциями, что просто перестала соображать, что на этом международном рейсе могли быть просто советские пассажиры, летевшие до Иркутска.

Наконец я не выдержал и перешёл на мат:

- Ё… твою мать, ты, что совсем ох…ла, – нам не х..я там делать, – и показал пальцем в сторону, куда шли пассажиры с обычных рейсов, с приземлившихся вслед за нами самолётов.

- Так бы сразу и сказали, – ни капельки не смущаясь, ответила служащая аэропорта, – теперь понятно, что вы наши, и вам надо пройти туда…».

http://parfirich.kohanov.com/blog/?p=1174

4.

В письме к жене я написал о начале нашего путешествия из Москвы в Иркутск, почти тоже самое, о чём рассказал уже выше, только подробней и без мата:

Здравствуй Таня! Доехали не до того Шереметьева – «слезли» на «союзных авиалиниях», а нужно было сходить на «международных». Не доехали на автобусе 6 км. Пришлось садиться на такси. Летели до Иркутска на ТУ-154, на высоте 10-11 км со скоростью 950 км/час рейсом Москва-Омск – Иркутск – Улан-Батор.

Сначала в самолёт посадили нас советских пассажиров (7 человек), потом транзитных иностранных пассажиров, причём нам разрешили выбрать в салоне любые места. Вылет был задержан на 20 минут, так как самолёт загружался многочисленными коробками в Монголию.

Через час накормили, на обед было следующее: курица, малосольные дольки огурца и одна свежего, чёрная икра, пирожное, масло, пряности, минеральная вода, сухое вино и кофе.

В 23 часа прилетели в Омск. К самолёту подогнали автобус, вылитую копию нашего московского №255, в который мы набились, как мы набиваемся в часы пик. На конечной остановке у станции метро «Каширская». Сопровождающая нас работница аэропорта взяла в рук микрофон и я подумал, что она сейчас объявит, – следующая остановка «Кинотеатр Мечта».

После 25 минут стоянки в Омске, полетели дальше. За час до прилёта в Иркутск –подали завтрак: кофе или чай по желанию, пачку печенья, шоколад и под занавес – яблочный сок.

В 3 часа 19 июня 1976 года прилетели в Иркутск. Еле выбрались из толпы иностранных пассажиров. Ели доказали, что нам не надо в таможню и проходить медосмотр, а всего лишь нужно получить свои рюкзаки обратно.

Безобразие, не смотря на наш, явно нетуристический вид с визой в какое-то иностранное государство, мы в пёстрой разноязычной толпе, в своих штормовках, выглядели для сопровождающей нас сотрудницы аэропорта, почему-то совсем не по-советски, наверно из-за наших кепочек, потому что остальные были совсем без головных уборов.

До свидания. В 5-20 вылетаем в Киренск. Целую, Костя!

Всё начиналось так хорошо. Бронь до Киренска подтвердилась. На очередные отрывные талоны в билетах нам поставили штампы, указали час вылета и сказали подойти для регистрации к секции №1 за час до отлёта.

А так у нас был час свободного от суеты времени, и мы решили написать письма нашим милым женщинам. Володя уединился на одном конце решётки ограждения обзорной площадки ограждения, а я на другом, сохраняя свои интимные тайны, (каждый) при себе…

И вот письма написаны, брошены в почтовый ящик, и мы заняли место в очереди на регистрацию билетов. Но не успели ещё объявить о её начале, как мне послышалось из объявления по радиотрансляции, что Киренск закрыт.

19 июня 1976 года.

Итак, мы «вылетели» в 9-20, но не в Киренск, а сначала в трансагенство, которое находилось в 30 минутах езды от аэропорта на автобусе, а потом уже «полетели» в неопределённость нашего положения.

…И тут мы уже закрутились, как ужи на горячей сковородке и поняли, что за это такое великое дело – бронь до Киренска. Оказалось, что самолёты не летают на Киренск уже два, а может и три дня, но почему, никто точно не мог сказать, но нам от этого было не легче.

Сначала объявили, что рейс задерживается до 7-00 Москвы, потом до 12-00, а после того как я сделал запись в жалобной книге о бездушном отношении к пассажирам в Иркутском аэропорту, при его просьбе дать точную информацию о задержанных рейсах, сразу объявили, что рейсов сегодня на Киренск не будет вообще.

После этой новости у нас Володей начались затяжные прения о сложившемся положении дел и слово «Дурак» на букву «М» фигурировало пусть даже в мыслях у меня не единожды. А когда я случайно попал не в ту очередь на оформление билетов транзитным пассажирам, то у секции регистрации на очередные рейсы, на висящем там перечне населённых пунктов, увидел, Ербогачён и меня словно пронзило током.

Сразу мелькнула лихорадочная мысль, – а что, если взять билет до Ербогачёна, так как от этого населённого пункта до Ерёмы будет рукой подать. А почему бы не попробовать? А почему бы не съездить в трансагенство и не купить билет на завтра, если не до Ербогачёна, то хотя бы до Усть-Кута? А? – сказал я Володе и на его – чего? – выложил все свои мысли ему по порядку.

В Усть-Кут по имевшимся у нас билетам, просто так брать нас не хотели, отказываясь компенсировать разницу в их стоимости, и предлагали купить новые билеты за свой счёт, только для Усть-Кута. Билет до Усть-Кута был дешевле билета до Киренска на 10 рублей. Учитывая, что при этом мы теряли 20 рублей, покупая билеты до Усть-Кута и ещё 20 рублей на покупку там билетов до Киренска, такая не предусмотренная нами трата денег, нас совсем не устроила.

Пришлось с такой нелёгкой ношей на сердце ехать в иркутское трансагенство, где мы узнали, что билеты в Ербогачён проданы до 27 июня, а в Усть-Кут до 23 июня, так что пришлось ни с чем ехать обратно в аэропорт. Однажды Остап Бендер метко выразился, когда у него дела пошли хорошо, что «лёд тронулся». У нас дела пошли иначе, хотя «лёд тоже тронулся, но к сожалению, только на Байкале.

На аэровокзале мы продолжали штурм окошка администратора. Оставался рейс на 12-20 и мы начали бурно требовать, чтобы нам переоформили билеты до Усть-Кута. Требовали не только мы, но ещё и с дюжину попутчиков. Добраться до начальника смены было невозможно, но я всё-таки отловил одного работника аэропорта в том месте, где мне сказали он может быть.

Этому работнику аэропорта я и выразил все свои претензии о том, что всё, что творится в аэропорте, просто недопустимо, особенно, когда под ширмой Аэрофлота, иркутский авиаотряд занимается, ничем не прикрытым вымогательством:

- Что вы шумите, что вы меня пугаете, – ответил работник аэровокзала, – не хотите, не летите, лететь с погашением стоимости билета, дело добровольное.

- А Вы, что же будете возить воздух из принципа? – продолжил спорить я, понимая, что спорить бесполезно.

Разговаривали мы с работником аэропорта, громко, на повышенных тонах, и весь мой разговор с ним, слышали работники иркутской милиции, но им совсем не было дела, до такой мелочи, как нарушение социалистических норм деятельности в иркутском аэропорту. Милиция соблюдала полный нейтралитет в отношении хамства со стороны администрации по переоформлению билетов и отправки транзитных пассажиров в аэропорты местных авиалиний.

Всё происходило, как при повторном просмотре фильма с оформлением мной билетов в 1974 году – и мне уже заранее было известно, как два года назад, что до меня, как и тогда, никому, ни для кого, вообще, не будет никакого дела. Всё замыкалось на администраторе, который ничего не решал и поэтому ничего не хотел делать.

В последний момент, когда нервы у всех были взвинчены до предела, наши билеты всё-же были взяты на переоформление. Пока мы заполняли справки, пока получали разницу в стоимости билетов и приобрели билеты на Усть-Кут, на тот рейс уже объявили посадку.

Женщина, которая занималась регистрацией пассажиров на рейс, сказала нам быстрее бежать на посадку, если ещё не поздно. Мы выбежали на перрон. Там нас собралось уже пять человек и все мы суетились, опрашивая всех сопровождающих пассажиров женщин-работников аэропорта, где рейс В-11. Одна из этих женщин сказала, – идите к той девушки, которая нас выпустила на перрон и пусть она занимается с нами сама, после чего скрылась за одной из дверей, ведущих в аэровокзал.

К счастью другая женщина оказалась отзывчивой на нашу просьбу и буквально за минуту сумела нас отправить к самолёту на первом стоящем без дела автобусе. К сожалению, я не знаю её фамилии, но она оказалась единственным человеком за этот день, который нам действительно помог, среди всех, работников аэропорта, занимавшихся оформлением наших билетов и производящих посадку на самолёты.

Но у трапа самолёта произошла очередная заминка. Когда у нас оторвали корешки на рейс на билетах, выяснилось, что самолёт (ИЛ-14) уже с предельной нагрузкой и нас двоих уже взять не может. Потом женщина, которая видимо и нас должна была сопровождать до самолёта, пересчитала посадочные талоны, нашла ошибку и сказала, что можно взять ещё одного человека.

Мы с Володей состроили жалобные физиономии, и подошедший командир самолёта, взглянув на нас, сказал, – да что там, пусть летят оба, – и сделал необходимые поправки в бумагах фиксирующих загрузку самолёта.

Итак, мы полетели, правда, не совсем в том направлении куда нам было нужно, а немного в сторону. но зато подальше от авиасервиса Иркутского аэропорта. В самолёте стюардесса, своим милым обхождением, скрасила полёт и тем сберегла нашу с Володей нервную систему от полного разрушения.

В Усть-Куте нас заверили, что на завтра планируются два рейса на Киренск, но насколько они реальны, сказать никто не мог. Поэтому большая часть пассажиров поехала к речному вокзалу «Осетрово», находящемуся в 12 км от аэропорта. Вмести с ними туда же отправились и мы. Накрапывал дождь, но тёплый южный ветер, быстро с ним покончил.

По реке Лене от Усть-Кута до Киренска 301 км и, суля по расписанию в речном порту, до него можно было добраться за 9 часов. Это нас устраивало, и дальше предстоял путь по реке Лене согласно расписания отправки теплоходов.

Скоростную линию «Осетрово-Киренск» обслуживали два водомётных теплохода «Заря-33» и «Заря-25», в оставшиеся июньские дни, ежедневно, а так с 15 мая по 15 октября, кроме одного дня в месяц, указанного в расписании.

20 июня 1976 года.

Ночь провели в душном зале ожидания речного порта «Осетрово». В зале ожидания оказались к нашему приходу занятыми все диваны, которые к счастью имели съёмные спинки. Спинки были двойные на петлях, так что легко раскладывались на полу в приятное двухспальное ложе. Мы сразу же последовали примеру завсегдателей этого речного зала ожидания и тоже с комфортом устроились на полу.

К 24 часам местного времени весь пол зала ожидания, был усеян измученными сладко посапывающими любителями водного транспорта. Но не долго продолжался их сладкий сон. Сначала пришла дежурная по речному вокзалу и потребовала, чтобы спинки диванов водрузили на прежнее место, а когда её совету никто не последовал, она ушла, чтобы привести милицию, которая быстро всех усадила на диваны, а одного из товарищей, который спал не на диване, и не на спинке дивана, а просто на полу, подняла с пола и куда-то уволокла.

5.

Утром в т/х «Заря» втиснулось пассажиров значительно больше, чем было мест. Много пассажиров оказалось с маленькими детьми, горластыми до невозможности. Рядом с Володей сидели супруги с двумя детьми на коленях, а их вечно мокрые подгузники, частенько задевали его по носу, так как сушились прямо над ним, развешенные вместо штор над окном теплохода.

Мне, стоящему в проходе между креслами теплохода, впору было позавидовать Володе, когда он ещё дождётся другого такого же случая, полюбоваться рекой сквозь развешенные над ним ползунки, сидя у окна, что ни на есть с самого лучшего туристического места.

Река Лена, со своим величавым однообразием берегов быстро надоела и нас с Володей потянуло в бесконечную дремоту. Через 10 часов, так как отплытие теплохода было задержано в Усть-Куте, мы были в Киренске, где отменно пообедали в столовой и на автобусе добрались до аэропорта, где переночевали недалеко от него в гостинице.

21 июня 1976 года.

С утра накрапывал дождь, опускался туман, потом сквозь него выглянуло солнце, и погода начала исправляться. Расплатившись за ночлег и сдав вещи в камеру хранения, мы стали ждать начало полётов.

Вскоре было объявлено, что полёты на АН-2 будут производиться только с 14 часов местного времени. Мы немного приуныли, но тут подвернулся (сейчас бы сказал, – неожиданно, как Чёрт из табакерки) один геолог, который подбил нас лететь в Чечуйск на вертолёте, который должен был дальше следовать до Преображенки.

До Чечуйска мы долетели, а вот в Преображенку из Чечуйска поняли улететь будет невозможно, когда нас вытряхнули из вертолёта, и наш протеже-геолог скрылся в неизвестном направлении.

Что ж, предстояла кошмарная ночь в Чечуйске и мы её провели в явно недавно построенном балке (в таком небольшом деревянном домике на полозьях), лёжа на полу, продрогнув от ночного холода и отлежав свои бока. (Нужно отметить), что эту ночь не выдержали даже комары, которые набились вечером в наш домик – загнулись все, а мы выжили.

Вот что значить следовать «добрым советам» случайных попутчиков. Утром в 9 часов местного времени на т/х «Заря» (придётся) отправляться снова в Киренск – «успокаивало» (правда) только одно, что в Киренск приплывём теперь уже, с другой стороны.

22 июня 1976 года.

Удобно расположившись на берегу Лены, мы вдруг увидели идущий на посадку АН-2. Вычерпывающий воду, из стоящей напротив нас баржи воду, мужичок посоветовал сразу бежать к самолёту, на лётное поле. И вот мы «летим» через деревню по огородам, с 30-ти килограммовыми рюкзаки к месту посадки АН-2. Я немного поотстал от Володи, который вырвался вперёд, но тут, в каких-то 20-25 метрах от него, начинает работать мотор самолёта и АН-2 плавно взлетает, унося с собой наши (последние) надежды, выбраться из Чечуйска при помощи аэрофлота.

Приходиться снова возвращаться на берег Лены и ложиться загорать на лежащие там брёвна. По уточнённым нами данным т/х «Заря» отправляется из Чечуйска в Киренск только в 13-50. Но всё-таки быстро летит время ожидания отправки теплохода и вот уже мы плывём снова в Киренск. Опять та же пристань, только уже теперь пеший поход к аэропорту. Ночевать снова пошли в гостиницу…

Небольшое отступление от текста дневника о том, как я уже стал жалеть, что взял в свою экспедицию друга, которого, как оказалось за 14 лет знакомства, каким он был на самом человеком, оказывается совсем не знал:

Если бы Володя не встретил геолога, который убедил его, что из Чечуйска ежедневно АН-2 делают по нескольку рейсов в Преображенку, мы бы через день уже бы вылетели в Ерёму, по транзитным билетам, на которых у нас ещё в Москве была подтверждена бронь. Но те билеты мы сдуру сдали, и теперь предстояла покупать новые билеты, хотя бы только до Преображенки, потому что купить билет из Киренска на почтовый рейс до Ерёмы, уже точно было нельзя.

Поведение Володи и его новые дурацкие предложения, как нам быстрее долететь до Ерёмы, уже начали меня раздражать, но я пока мог ещё себя сдерживать, а не сразу посылать его на три всем известные буквы.

Выдержки из книги Константина Коханова «Последняя точка в творчестве Владимира Высоцкого» (М., САИП, 2016, стр. 267, 268, 269, 270-271):

…В 1972 году Коханов на собственной шкуре прочувствовал, к чему может привести банальное, как в песне Владимира Высоцкого обстоятельство, «если друг, оказался вдруг», когда такой «друг», уговорил его спуститься с ним вниз по реке Большая Ерёма, до посёлка на этой реке, Усть-Чайка. Посёлок оказался не жилым, «друг» перестал с ним там, вообще, считаться, и в итоге, Коханов послал его на три буквы.

«Друг» вместо того чтобы протянуть руку для примирения, выдернул связывающий их отношения «вбитый крюк» и поплыл дальше один, а Коханов пошёл пешком, оставшиеся 80 километров по берегу. Когда Коханов оказался в селе Ерёма на Нижней Тунгуске (известной, благодаря Вячеславу Шишкову, как Угрюм-река), там ему никто не поверил, что он сам послал своего «друга» куда подальше, и что, его «друг», хотя и оказался порядочной сволочью, но в тайге его сам, всё-таки не бросал…

… Можно было понять какую злость начал испытывать Коханов к Владимиру Высоцкому, когда вернулся назад в Москву и устроился на работу в Мослифт, где на соседнем участке, производящим электроизмерительные работы в домах, эксплуатируемых ЖЭКами, вовсю, в конце работы, «крутили» Высоцкого.

Но, мало того, что «крутили» Высоцкого так «упоённо», но, иногда, даже оставались на работе ночевать, чокаясь с корпусом магнитофона и (обнимая его корпус, как друга), из которого неслись популярные в народе песни барда, медленно погружаясь вместе с ним, на всю немыслимую глубину (душевного) состояния, (а точнее ежедневного) беспробудного пьянства.

И неудивительно, что на всё это форменное советское блядство, в итоге наложилась личная неприязнь Коханова к Высоцкому, особенно к его «Песне о друге», почти о таком же, с которым Коханов, правда не пошёл в горы, а поплыл по таёжной реке:

«Если друг оказался, вдруг,
И не друг, и не враг, а так,
Если сразу не разберёшь,
Плох он или хорош.
Парня в горы тяни, рискни,
Не бросай одного его,
Пусть он в связке в одной с тобой,
Там поймёшь, кто такой…»,

…Однажды после очередного загула в конце работы, на соседнем участке, Коханов пришёл домой и, услышав, что кто-то на всю мощь своих наверно 100-ваттных самодельных колонок, этажом выше, опять «запустил» Высоцкого, то не выдержал и словно выругавшись, неожиданно для себя пропел, – «Ну, как его не посчитать за короля!». Потом, взяв лист бумаги и карандаш, и минут за пятнадцать, написал свою первую песню о Владимире Высоцком:

«Ну, как его не посчитать за короля,
Его попробуй в песнях перепойка,
Он капитан, но мостик корабля,
Самая обычная помойка…».

… Наступил 1976 год, многое забылось, много песен действительно хороших написал Владимир Высоцкий и они уже не раздражали Коханова, хотя доносились почти из каждого широко раскрытого окна, как будто любители его творчества соревновались друг с другом у кого больше песен любимого барда, или чья запись чище или звучит громче других.

Получилось так, что благодаря ещё одному «другу» он оказался в тот год в Чечуйске и в ожидании теплохода до Киренска сидел, на сваленных на берегу реки Лены, брёвнах. И вдруг, совершенно, неожиданно для себя Коханов оказался, словно на одном из сольных концертов Владимира Высоцкого.

Лена большой дугой огибает Чечуйск, течение там довольно быстрое и по ней, против течения, плыл колёсный пароход, нагруженный дровами, тянул баржу с дровами, а из репродуктора на всю Лену, наверно на десятки километров, раздавался голос Высоцкого, и его песни. Это была не та блатная шелуха, которую до сих смакует «молодёжь», давно уже перевалившая за пенсионный возраст.

Концерт, в прямой видимости, был в течение получаса, и минут пятнадцать Коханов ещё прислушивался и думал, – а может зря, тогда написал песню, где так плохо отозвался о человеке, с творчеством которого толком ещё не был знаком, а по тому, что он (постоянно) слышал, судить, всё-таки о Высоцком, так не стоило.

А теперь, когда автор этой статьи о Высоцком в книге (и в дневнике 1976 года) просто и трезво оценивает, творчество и жизнь Владимира Высоцкого, он всё равно не может дать однозначного ответа о том, прав он был тогда или нет, потому что того (прежнего) Константина Коханова, даже ему часто кажется, что его давно уже нет.

Об этом парадоксе восприятия некоторых людей (о себе и других) хорошо выразился в своей песне «О вкусах не спорят», сам Владимир Высоцкий, и, пожалуй, он на 100% был тогда прав:

«О вкусах не спорят: есть тысяча мнений -
Я этот закон на себе испытал, -
Ведь даже Эйнштейн, наш физический гений, (вставка курсивом Коханова К.П.)
Весьма относительно всё понимал.

Оделся по моде, как требует век, -
Вы скажете сами:
«Да это же просто другой человек!»
А я – тот же самый…». http://parfirich.kohanov.com/m01.html

23 июня 1976 года.

Улететь из Киренска в этот день мы опять не смогли. На почтовый до Ербогачёна взяли только одного пассажира до Преображенки. Поэтому снова ночевать пошли в гостиницу, правда я предварительно искупался в Лене, а Володя предпочёл не рисковать.

24 июня 1976 года.

По плану полётов самолётов до Преображенки не было. Когда мы «атаковали» начальника отдела перевозок, то выяснили, что один АН-2 сначала должен был лететь до Непы, потом в Усть-Кут, а после, когда мы уже хотели пойти изучать город Киренск, его же направили в Преображенку.

И вот мы в воздухе, но радости мало. Впереди ещё перелёт в Ерёму. В Преображенке кассир успокоила нас, – что отправит нас в Ерёму в первую очередь. Ночевали в доме технического персонала, в натопленной избе. В пилотскую избу не пустили, потому что разрешение нужно было согласовывать с начальником аэропорта Преображенки, хотя там было около 20-ти пустых кроватей.

25 июня 1976 года.

Самолёты, которые сегодня должны были прилететь по расписанию в Преображенку, все запаздывали. Когда я узнаю, что первый самолёт в сторону Ерёмы на подходе, покупаю на него билеты, но в этом самолёте оказывается только одно свободное место и то его отдают не нам, а пассажиру, летящему на похороны.

Володя вертится юлой около пилота. Второй пилот согласен нас посадить в самолёт, а командир ни в какую. Володя предлагает ему бутылку «Петровской» водки, но командир самолёта говорит, что он на «точках» не пьёт. Услышав такой ответ, мы предлагаем ему выпить бутылку водки, где ему будет угодно. Это командира самолёта, видимо, устроило. Вероятно, он подумал, что мы хотели распить с ним эту бутылку водки вместе.

Летим в Ерёму (всего до неё на АН-2 где-то 20 минут полёта, расстояние до села по реке 80 км, а напрямую расстояние, примерно, на четверть меньше), как будто стоя едем в автобусе и держимся за полки для ручной клади. Пассажиры в основном дети без багажа, поэтому самолёт загружен только на 50%, но мест сидячих нет.

В Ерёме, встречающая самолёт женщина, переспрашивает мою фамилию и узнав, что я Коханов, предлагает оставить наши рюкзаки на лётном поле, представляющим собой обычный, с частично скошенной травой, обычный луг. Оказывается, к месту стоянки самолёта вскоре приедет начальник почты Костя Юрьев и заодно с другими вещами, выгруженными из самолёта, отвезёт их, на своём грузовом мотороллере «Муравей», в деревню.

Идём налегке пешком в деревню, до которой от лётного поля около 3-х километров, и обращаем внимание на то, что невдалеке от Ерёмы развернула свою деятельность какая-то экспедиция. По пути заходим на почту и забираем посылки, которые я выслал из Москвы, до востребования, сам себе. Здесь же нас «отлавливает» начальник почты Костя Юрьев и отводит к себе домой.

6.

И вот мы у него в доме, помылись в бане, «отметили» наш приезд, а если говорить точнее, – наш прилёт и наконец легли спать, в постеленных для нас, кроватях.

26 июня 1976 года.

Целый день крутимся около лодки. Лодку, которую для нас нашёл Костя Юрьев, оказалась старой и тяжелее той, чем была та, которую он нашёл мне в Ерёме в 1974 году. Тогда её пришлось долго конопатить, но всё равно больше от попадания воды через щели в пазах днища и в бортах, помогал не гудрон, а обыкновенный детский пластилин. Поэтому из Москвы я привёз, кроме всего прочего и пластилин, которого в 1974 году у меня, к сожалению, оказалось мало.

Написал в этот день три письма, одно, жене Татьяне, второе, другу с детства (с 1958 года) Михаилу Селиванову и третье матери (Антонине Фёдоровне). В двух последних письмах, «слёзно» попросил выслать мне телеграфом хотя бы по 30 рублей, до востребования в Ерёму. Просить, чтобы мне прислала деньги жена, было стыдно. Зато Володе совсем не было стыдно, и когда я ему сказал, что попросил в письме к другу Михаилу прислать мне хотя бы 30 рублей, он мне ответил, что нужно было просить больше, хотя уже наверно и сам понимал, что и у него не хватит денег на обратную дорогу, ввиду наших непредвиденных трат связанных с переоформлением билетов и лётно-водной экскурсии в Чечуйск.

Где-то около 18 часов Костя Юрьев перебросил нашу лодку и груз до порога Бур, примерно в 50 км от устья Большой Ерёмы и возвратился за нами. Проплыть (за один раз) с нами до бывшего посёлка Усть-Чайка (в 80 км от устья Большой Ерёмы) никого в деревне уговорить не удалось. Поэтому пришлось (нам) «забрасываться» до порога Бур в два этапа.

7.

8.

9.

Стремительно пронеслись через порог «Ворон» (в 30 км от села Ерёмы), затем через порог Евкит и вот уже в общей сложности, через какие-то два часа пути, мы достигли порога «Бур», который представлял собой лесистый остров делящий реку на два рукава (или протоки). Большая бурная протока была вдоль правого берега, а малая, состоящая из отдельных мелких плёсов с перекатами шла со стороны левого берега.

Мы перетащили нашу лодку вдоль основного водослива по правому берегу и за порогом провели её ещё метров сто по воде. Костя Юрьев нёс рюкзак и полиэтиленовый мешок с продуктами. Стоянку для лодки он выбирал сам и теперь привёл нас к ней по памяти. Затем вернулись за порог к Костиной моторной лодке, проводили его домой и с оставшимся грузом вернулись на стоянку нашей лодки.

Костя Юрьев перед отплытием домой оставил нам пойманных им на спиннинг, у порога Бур, двух щук, которые я на стоянке и зажарил. Поставили палатку, но под утро в ней всё-таки замёрзли.

27 июня 1976 года.

Утром закусили оставшимися с вечера жареными щуками и сливками, взятыми из Ерёмы. Прошли на вёслах ~ 25 (20) км. Лодка сильно протекала, поэтому решили встать на ремонт у первой же избы, но не хватило сил доплыть до неё оставшиеся ~ 5 км (отмеченные мной расстояния приблизительные, с учётом усталости и медленного хода лодки против течения).

(Следует отметить, что, примерно через час гребли, мой товарищ Володя, физически более крепкий, чем я парень, вдруг начал жаловаться, сначала на то, что он отсидел задницу (натёр её на неудобном сиденье лодки), а потом на то, что у него уже сильно болит, от гребли байдарочным веслом, спина. После того, как я сказал ему, что я тоже не профессиональный спортсмен и у меня тоже задница не железная, и также болит спина, но нужно в первые два-три дня перетерпеть боль, а дальше уже (по моему опыту гребли в 1972-1974 годах) и боль пройдёт и сам собой выработается оптимальный темп работы вёслами. К сожалению, мой опыт гребли Володю Ерошичева не интересовал, и он просто назвал меня фашистом).

Когда выгрузили из лодки вещи, оказалось, что в моём рюкзаке. Вытекло из банки сливочное масло, которые мы перетопили в Ерёме и теперь им был измазан внутри весь рюкзак. Володя сказал, что будет готовить обед. Хорошо, – сказал я, и злой на всё на свете, пошёл к реке мыть рюкзак. Топлёное масло внутри рюкзака затвердело, плохо смывалось и только липло к рукам, поэтому только через 1,5 его мытья с мылом, мне удалось привести рюкзак в относительно божеский вид.

Володя к тому времени закончил приготавливать обед и стал звать меня обедать. Когда я подошёл к нему, посмотрел и попробовал, что он приготовил, оказалось, что он сварил из двух пакетов с концентратами, суп с копчёностями и то явно не до полной готовности, а второе блюдо, вообще, не собирался варить. Это меня. неприятно поразило, но я промолчал, достал из сумки с продуктами два пакета гречневой каши и уже сам, добавив в неё банку тушёнки, стал её готовить, перемешивая ложкой в котелке.

После обеда, я выбрал место для палатки, а Володя, нарвав несколько пучков травы, бросил их на выбранное мной место и наверно посчитав, что им сделано всё от него зависящее, пошёл ловить рыбу. А я, после того как положил выстиранный рюкзак для просушки на ближайший куст, пошёл рубить еловый и берёзовый лапник (ветки) и рвать траву для настила под палатку. Володя явно не хотел проявлять никакой инициативы, а мне уже надоело постоянно ему говорить или напоминать, чтобы он, хотя бы что-нибудь сделал. А потом у меня в голове возникла нехорошая мысль, а кто за него всё это делал в его прошлогоднем походе с друзьями в Саянах и мне уже было не трудно догадаться, что всем этим занимались другие участники того Саянского похода…

(Снова следует отметить, что проявляя всегда активность в любом общем деле, Володя Ерошичев в тоже время, лично сам, ничего не стремился делать или доводить до конца. Вроде бы во всех походных делах он принимал участие, но любая его инициатива в итоге ложилась на плечи других участников похода. Жаль только, что эта черта его характера, как-то ускользала из поля моего зрения, хотя можно было её разглядеть и в совершённых мной с ним водных походах на байдарке на Тростенском озере и реке Озерне, а также и по реке Протве до реки Оки в Московской области.)

…Переночевали в палатке, на этот раз в ней было тепло.

28 июня 1976 года.

Встали в 7 часов. Володя хотя видел, когда готовил обед, что хлеб намок, не догадался его подсушить. Когда я сказал об этом Володе, он невозмутимо ответил, – подумаешь хлеб, у нас есть ещё мука.

- Почему ты так наплевательски относишься к продуктам, поинтересовался у него я, и тут только понял, что во всём этом только моя вина.

- А почему ты наплевательски относишься к нашим отношениям, – возразил мне Володя, и ещё уточнил почему, – мы плывём только один день, а ты молчишь, нет чтобы говорить, что делать?

Здравствуйте, – подумал я, – видимо не обманывало меня предчувствие, что не всё будет в экспедиции с ним хорошо, когда в Москве Володя не пришёл в установленное время на Главный почтамт, чтобы помочь мне отправить посылки в Ерёму.

Обсуждать дальше, кто во всё виноват, мне совсем не хотелось и поэтому я сказал Володе, что поплывём дальше только после того, как просохнет хлеб и будет проконопачена лодка…

(И опять следует отметить, что и тут, как говорили Ильф с Петровым, – «Остапа понесло», но Володя Ерошичев был плохим Остапом Бендером, который всё-таки мог сказать своим подельникам, – «командовать парадом буду я», – а не обвинять их в том, что у них отсутствует инициатива или в том, что они что-то делают не так).

…Володя начал говорить о том, что не нужно было торопиться с выездом из Ерёмы, – всё можно было сделать там:

- А ты всё скорее и скорее, вот теперь и мучаемся.

Мне не хотелось оправдываться, но я всё-таки сказал Володе, что у Кости Юрьева двое детей, он работает, в речке вода может упасть, даже за один день отсрочки, что, вообще, могло поставить под удар всё наше путешествие.

Володя, по каждому пункту из перечисленных мной причин невозможности отсрочки начала путешествия, начал мне возражать, но я его больше не слушал.

После просушки хлеба и конопатки днища лодки, поплыли дальше и уже перед бывшим посёлком Усть-Чайка (в ~80 км от устья Большой Ерёмы), я стал меньше расстраиваться от Володиных упрёков и больше думать о дальнейшем пути.

В Усть-Чайке стояла экспедиция. Я решил поставить палатку на том же месте, где её ставил два года назад, вблизи закрытого на замок зимовья охотника. Хотя я нарубил для настила под палаткой веток лиственницы, ночью в ней всё-таки было прохладно.

10.

29 июня 1976 года.

Проснулся утром от разговора около палатки. Кто-то кому-то рассказывал, что видел недалеко от Чайки медведя. Я понял, что вернулся кто-то из хозяев зимовья. Им оказался Октябрин Иванович Верхотуров. Он и предложил подбросить нас часа через два на моторной лодке до своего зимовья, напротив устья реки Кирикан (~30 км). Это было так раз нам на руку.

Погрузив вещи и свою лодку на его «Прогресс», мы «полетели на нём к Кирикану и уже там поняли, что при этом было сэкономлено нами два дня пути.

11.

Зимовьё Октябрина Ивановича было на правом берегу Большой Ерёмы, примерно выше метров на двести устья реки Кирикан со стороны левого берега Большой Ерёмы.

12.

13.

И Чёрт дёрнул Володю согласиться выпить с Верхотуровым, предложенную охотником бутылку питьевого спирта. От этого разбавленного водой спирта мы все трое и «вырубились», то есть в прямом смысле «свались с ног». Я, почти сразу, от 300 грамм этого тёплого пойла, со специально добавленным для меня, смородинным вареньем, а Ерошичев с Верхотуровым, около часа спустя, после того, как ещё выпили по кружке самогона.

14.

Спал в избе. Всю ночь мутило. Винил за это только себя: «насюсюкаться» так на Кирикане, – со мной такого ещё не было, – и я понимал, что такого со мной там, уже никогда не повторится.

Но об этой «пьянке на Кирикане», стоит рассказать поподробнее:

Как только мы уселись за столом в зимовье Октябрина Ивановича, он достал с полки, завёрнутый в полотенце какой-то продолговатый предмет и начал его разворачивать, и при этом рассказывать, как его провожала в тайгу жена:

Она мне сказала, что завернула в полотенце бутылку подсолнечного масла, и чтобы я положил её аккуратно среди вещей так, что как-нибудь случайно не разбить эту бутылку при погрузке своих вещей в вертолёт. И что вы думаете, было завёрнуто в полотенце? – сказал при этом Октябрин Иванович, показывая нам вместо бутылки подсолнечного масла, бутылку питьевого спирта и предложив сразу распить её, за наше, неожиданное с ним, знакомство.

Я попробовал отказаться, но Володя Ерошичев сказал, – да что будет трём мужикам от одной бутылки спирта, – и я подчинился решению большинства, принять участие в этом банкете, да ещё сдуру поставил на стол три банки голландского пива.

Разбавили спирт в котелке водой, явно не так, как профессионалы, которые не торопятся, поэтому налитое в мою кружку пойло оказалось тёплым, и я сказал, чтобы Володя и Октябрин, пили подобную гадость без меня. Октябрин Иванович не растерялся и зачерпнув из банки ложку смородинного варенья, размешал его в моей кружке с разбавленным спиртом и предложил его выпить уже, как ликёр.

Понимая, что он с Володей от меня не отстанут, пришлось с ними выпить этот сделанный, лично для меня, ликёр. Не зная, чем запить или заесть это отвратительное по вкусу, тёплое и очень крепкое пойло, я вспомнил, что в рюкзаке у меня остался последний лимон, и я сразу отправился за ним к лодке, до которой от зимовья было метров тридцать, но после того как спирт ударил мне в голову, мне показалось, что до неё метров пятьсот. Солнце сильно припекало и когда я дошёл до лодки, достал из неё рюкзак и из него лимон, то меня окончательно разморило и я, упав рядом с лодкой в горячий песок, с зажатым в руке лимоном, сразу погрузился в глубокий сон.

Проснулся я от звавших меня голосов. Не поднимаясь с песка, я открыл глаза и увидел, что по направлению ко мне шли поддерживая друг друга, Октябрин и Володя, даже не шли, а медленно передвигались, поднимая почти через каждый шаг друг друга, после падения на землю.

Бросив им под ноги лимон, как гранату, я крикнул им, что немного ещё отлежусь у лодки, и скоро вернусь в зимовьё, прикрылся от комаров лежащей рядом с лодкой куском полиэтиленовой плёнкой и снова заснул.

Проснулся я только, когда сильно похолодало и основательно продрогнув сразу побежал греться в зимовьё. В зимовье на столе горела керосиновая лампа. На одних нарах спал Володя, на других Октябрин Иванович, причём его мужские причиндалы вывались из кальсон и были облеплены комарами, уже раздувшимися от крови, как перезрелая брусника.

Ложиться спать между нарами на пол я не решился, чтобы не дай Бог, меня кто-нибудь из них, спросонья, не окропил своей мочой, и поэтому прилёг в неудобной позе перед печкой, практически в дверном проёме.

Утром, когда я приготавливал завтрак и хотел им накормить Октябрина Ивановича и Володю, Октябрин поднявшись с нар, взял кружку, но пошёл не к чайнику на печке, а сразу подошёл к молочному бидону, открыл крышку, и выпил, зачерпнув из него, сразу одну за другой, две кружки браги. После этой опохмелки, он кое-как доковылял до своих нар, упал на них и укрывшись от комаров с головой простынёй, вытянулся на них и даже не шевелился, как накрытый простынёй труп.

Проснувшемуся Володе, я напомнил, что он говорил вчера о том, что будет трём мужикам от одной бутылки спирта, но как оказалось, что вчера только одной бутылкой спирта у него с Октябрином Ивановичем, не обошлось. Разве м я мог подумать, что в двух стоящих в зимовье молочных бидонах, с краниками на крышкам, была брага. В одном из бидонов брага была на сахаре, а в другом на конфетах-подушечках с вареньем, которые привозили в Преображенку уже слипшимися в ящиках в один неразрывный пласт, который продавцы рубили на части топором и продавали каждому, чтобы никого не обидеть, в ограниченном количестве.

Выпитого спирта тогда Володе с Октябрином показалось мало, и они решили продолжить банкет после выпитого спирта, перейдя на самогон.

Выглядело это так. Володя, зажав бидон между ног, стоял перед тазом, а Октябрин паяльной лампой нагревал его дно. Конечно, трудно представить какой процесс шёл в самом бидоне, но нагнав из бидона с брагой на сахаре по пол кружке самогона и сразу же его выпив, «самогонщики» поняли, что его крепость недостаточна и поэтому стали гнать самогон из бидона с брагой на конфетах-подушечках. Нагнали, тем же способом, на этот раз по кружке самогона, выпили и сразу упали рядом с бидонами, а когда очнулись, сразу вспомнили обо мне и пошли меня искать.

У Октябрина Ивановича Верхотурова, который в Усть-Чайке пообещал подбросить нас километров на шестьдесят вверх по Большой Ерёме, мне стало понятно, что «сил хватило» у него только до его зимовья на Кирикане. Правда была ещё надежда, что он протрезвеет, но пока в зимовье стояла в бидонах брага, на это можно было не надеяться.

И поэтому, на третий день, пока «самогонщики» спали, мне пришлось выводить из запоя Октябрина Ивановича самым радикальным образом. Я поочередно отволок два бидона с брагой к стоящей недалеко от зимовья, к большой поленнице нарубленных дров и потом нагой разрушил её так, что бидоны оказались под ней и мне самому стало трудно понять, в каком конкретном месте, они тогда оказались под дровами.

Когда Октябрин Иванович проснулся, взял со стола кружку, чтобы снова выпить браги и недоумённо окидывал взглядом все углы своего зимовья, я подошёл к нему с эмалированной кружкой, в которой «заварил» кипятком для него четверть банки растворимого кофе и сказал, что сегодня мы его покидаем и поплывём уже дальше, без его помощи, одни.

На завтрак я приготовил перловую кашу-шрапнель с копчёностями, и после того как мы с Володей полкотелка её съели, я предложил Октябрину Ивановичу. Тоже позавтракать этой кашкой.

Октябрин Иванович зачерпнув ложкой перловку из котелка и сунув её в рот, вытаращил глаза, словно его отравили и чуть было не выбросил весь котелок с кашей в реку. Не знаю, как я успел перехватить его руку и отобрать котелок…

В дневнике Константина Коханова о событиях на Кирикане после 29 июня до 1 июля 1976 года, рассказано кратко, видимо не хотелось выглядеть полным мудаком или кого-то вместо себя обвинять:

30 июня 1976 года.

В годовщину падения Тунгусского метеорита, день пропал даром. Правда, Володя жаловался на растяжение левой руки и всё равно сегодня не смог бы грести, а охотник Верхотуров, опохмелившись с утра кружкой браги, снова «вырубился». Под вечер, я кое-как, с помощью растворимого кофе, всё-таки поднял его с нар и отвёл к его лодке, но там, после тщетных попыток запустить подвесной мотор, Октябрин Иванович «отключился» снова.

А тем временем погода испортилась, пошёл дождь и нам пришлось устраиваться в зимовье на ночлег снова. Мне оставалось только гадать, какая погода будет завтра. В избе душно. Володя вскипятил на печке чай, но после мучился от жары и даже предложил мне поставить палатку. На этот раз я категорически отказался ночевать в палатке, объяснив Володе, что нам ещё только не хватало в ней замёрзнуть. Где-то в 22-40 привёл в порядок дневник и заполнил в нём пробел за 22 июня 1976 года.

1 июля 1976 года.

Октябрин Иванович к утру немного протрезвел и ему даже удалось запустить мотор. Правда он всё-таки умудрился всё равно выпить бутылку самогона (где-то она была у него припрятана на чёрный день), как я не старался ему помешать это сделать.
Я (с Володей), переправился с ним на моторке на другой берег, где (Октябрин) заправился бензином – до Хомокашево, и (мы) «поехали».

На первом же перекате врезались в мель, мотор заглох, Октябрин Иванович сказал, что полетела шестерня.

Сплавились до зимовья, разгрузили моторку Октябрина Ивановича и (мы уже без него) отправились продолжать путешествие снова (только) на вёслах.

Почти у моего сарая, на перекате, в месте впадения реки Химингны, зачерпнули в лодку воды и немного выкупались. Ночевали у моего изрядно, за два года, потрёпанного сарая…

15.

Подробнее о сарае Константина Коханова на большой Ерёме:

Мой сарай, мы разглядели с реки, не сразу. За деревьями просматривалось еле заметное сооружение, которое было построено мной в 1974 году, из оставленных на стоянке геологов в 1973 году палаточных нар, как перевалочная база, перед просекой к месту слияния Правого и Левого Санаров, которая была прорублена геодезистами для геофизиков в 1973 году. По ней до верховьев реки Санар, по прямой с запада на восток, всего 6 км. Я даже в 1973 году, можно сказать по этой просеке «сбегал» туда. В 1979 году во время «катастрофического разлива рек, от него не останется даже следа. Скорее всего, его куда-нибудь унесло водой.

Чем интересно это место? Житель села Преображенка, учитель физики, В. Г. Коненкин, даже сделал предположение, что находящийся в тех местах глубокий провал, названный Санаром, имеет отношение к Тунгусскому метеориту. Геодезисты в 1973 году даже указали мне на карте, где этот провал приблизительно находится. В 1974 году я там ничего интересного не обнаружил, а когда узнал от геологов, что о Санаре, есть подробное научное описание, то у меня, хотя и пропал к нему
Интерес, но всё-таки найти его желание осталось.

В книге Михаила Васильевича Сусова «Неизвестные страницы в истории открытия якутских алмазов» (М.В. Сусов, М., 2002, стр.147) о Санаре имеется можно сказать исчерпывающая информация:

«Санар» по-эвенкийски Яма. По версии технического руководителя Амакинской экспедиции М. М. Одинцова (который сам на Санаре не был), «Санар» кратер древнего вулкана, представлял интерес, как возможный первоисточник алмазов… Название «Яма» для данного кратера очень удачно, так действительно «Санар» производит впечатление какой-то ямы, провала. О его вулканическом происхождении говорить не было никаких оснований. Оставалось лишь неясным его происхождение, возникшего на всхолменной, несколько приподнятой поверхности, и имеющего размер в поперечнике 40х35 и глубину 25 метров…
…Его происхождение могло быть связано с возгоранием пласта угля, залегающего в песчаниках продуктивного отдела тунгусской свиты, широко развитой в западной части Сибирской платформы. Подземные пожары пластов каменных углей – довольно частое явление. Отсюда можно предположить, что «Санар» представляет собой провал вследствие подземного пожара с последующей просадкой горных пород…».

2 июля 1976 года.

Просушивались, рядом с моим сараем, слегка перебранивались и во второй половине дня тронулись дальше. Заночевали на перекате ~ в 15 км от Хомокашево на очень живописной отмели. Палатку я поставил на песочной горке, имеющую плоскою вершину. Ловили рыбу, собирали халцедоны, которые там же и оставили под кустом.

16.

3 июля 1976 года.

В Хомокашево встретились с геологами (геодезистами), размечающих в тайге места просек для электроразведки. Их маршрут пролегал от устья Алтыба до устья Большой Ерёмы. Они нас и покормили. Володя после сытного обеда ушёл спать, а я продолжил рассказывать геологам о Тунгусском метеорите, и почему не первый год ищу место его падения именно в этих местах.

17.

4 июля 1976 года.

До 12 часов местного времени возились с лодкой. Володя всё время торопил меня, я же посылал его на три буквы, правда пока ещё про себя. Дальше по пути всюду встречали геологов, кого на берегу, кого на моторных лодках, кого в катамаранах из двух моторных лодок с палатками сверху. Даже в итоге стало казаться, что под каждым кустом сидит геолог.

18.

Стоянку сделали не доплыв ~ 5 км до устья реки Девано. Там к нам «прибился» чей-то «Бобик» с трясущейся передней лапкой, изголодавшийся до невозможности.

5 июня 1976 года.

Приплыли к реке Девано. Показал Володе Урогонское озеро. Бобик бежавший по другому берегу за лодкой, переплыл реку и тоже прибежал любоваться озером. Доплыли до изб ~ 6 км после реки Юкты. Заночевать около изб, ввиду плохого к ним подхода, не удалось, поэтому сделали стоянку ~ 1-1,5 км. «Бобика», чтобы он на ночь не купался, перевезли к месту стоянки в лодке.

6 июня 2022 года.

С утра поругался с Володей из-за какой-то ерунды. Последнее слово осталось за Володей, который резонно заметил, что такие мудаки, как я, должны путешествовать в одиночку. Я разумеется напомнил ему, как он вёл себя накануне вечером, разбросав продукты на берегу, слегка прикрыв своей штормовкой, наверно, стараясь выбрать в палатке место поудобнее. А это ему здорово удаётся.

Продукты под тент палатки запихивал, разумеется я, после чего вынул из-под палатки сучок на отведённом мне месте и лёг спать.

На порогах перед устьем Алтыба. Володя, Слава Богу, заткнулся и больше не давал мне «дельных» советов, иногда всё же подталкивая лодку, но боялся замочить свои единственные штаны (вторые он выпросил в Ерёме у Кости Юрьева).

Особо не рассчитывая на помощь Володи, я иногда волок лодку между камней и валунов, по пояс в воде, иногда поскользнувшись в воде на скользких камнях, падал в воду, но мне почему-то не было обидно, а иногда даже было весело и на губах вертелась какая-та в то время популярная песенка, вернее, только один её куплет:

«…Уходит бригантина от причала, мои друзья ушли на торжество, и над водой, как песня прозвучало, – один за всех, и все за одного…» (из песни на сл. М. Танича и муз. H. Богословского в фильме 1973 года: «Жили три холостяка).

Первые четыре порога мы с Володей «работали» с равной нагрузкой. На втором пороге проволокли лодку и хотя Володя подталкивал лодку, но всё-таки это делал с душой. На пятом пороге Володя скис – от него уже не исходило больше ни одной инициативы, даже ругаться перестал, хотя всё-таки иногда давал советы, правда, только в отношении того, что только мне одному следовало делать.

Все эти его советы я игнорировал молча и делал всё, как считал нужным сделать и просто волок за собой лодку.

В этот день я «уходился и уработался» до такой степени, что в конце концов перестал чувствовать усталость. А что касается Володи, то он пребывал в состоянии чёрной меланхолии, но после порогов на широких плёсах, до устья Алтыба к нему вернулась прежняя спесь и в лодке воцарилось ледяное молчание.

19.

Это уже была не детская игра в молчанку, а открытая вражда и понятно было, что останется уже она надолго, и может стать, в конце концов, темой для сюжета телевизионного фильма: «На всю оставшуюся жизнь».

Приходится сделать небольшое дополнение, насколько к этому времени у Володи Ерошичева в отношении меня сложилась неприязнь и подозрения, что я смогу его бросить в тайге:

«Когда мы причалили к берегу в районе развалин геологического посёлка, Володя вышел на берег, но продолжал держаться за борт лодки. Я же в это время сидел на корме лодки воткнув байдарочное весло в дно реки и сказал ему, чтобы он брал свой рюкзак и шёл в тайгу, где в мерах 20-ти от берега был дом-пятистенок, к тому времени приспособленный под зимовьё.

Не знаю о чём я тогда задумался, разглядывая под ногами дно лодки, где явно нужно было проконопатить пазы, поэтому, когда снова посмотрел на нос лодки, то встретился со взглядом Володи, который не сдвинулся с места, а по выражению его глаз понял, какой он тогда испытывал ужас.

20.

Вытащив из воды своё весло, и положив его на дно лодки, я взял свой рюкзак и вышел на берег, где привязал фал для волока лодки к ближайшему кусту и пошёл в сторону тайги. Только после этого, Володя перестал держаться рукой за лодку и подняв свой рюкзак пошёл за мной следом. Метров через пять казавшаяся с берега «дремучая тайга кончилась», показался заросший низкорослым кустарником пригорок, на котором стоял дом-пятистенок. Вот только тогда к Володи вернулась прежняя прыть и непременное желание везде быть первым. Он так быстро «рванул» этому дому, что чуть своим рюкзаком не сбил меня с ног…».

7 июля 1976 года.

С утра немного помолчали, потом разговорились и весь день решили посвятить отдыху. Я ловил рыбу, загорал и купался. Странное дело, в районе реки Алтыб почти нет комаров, как будто они все набились в избу начальника бывшего геологического посёлка, от которого в неразрушенном состоянии остались, только это изба-пятистенок, с двумя отдельными входами, и баня. (Правая половина дома явно использовалась охотниками, как зимовьё, а левая половина, как сарай со всевозможным, мало пригодным для употребления, хламом)

8 июля 1976 года.

Приводили в порядок лодку, меняли шпангоуты и конопатили. Вечером поднялись в лодке до первого Алтыбского порога, где я нашёл камень лежащий в русле реки со сквозным отверстием. Отверстие было ориентировано на восток, почти по одной из предполагаемых траекторий полёта Тунгусского метеорита. Из отверстия в камне вынул ~ 20 кг всевозможных камней из которых было несколько интересных осколков.

21.

9 июля 1976 года.

В девятом часу утра отплыли. Володя показывал «чудеса» проводки лодки по порогам, в то время, когда я переносил вещи за каждый порог. На последнем предалтыбским пороге Володино пижонство закончилось его купанием в реке, и мы в общей сложности потеряли минут сорок, вытаскивая из воды перевёрнутую лодки, а потом и содержимое карманов Володи.

22.

10 июля 1976 года.

Володя и лодка «поскрипывали». В течении дня нас несколько раз окатывал грибной дождичек. Слегка подмокли. Плыть вниз по течению реки мешал сильный встречный ветер почти на всём протяжении до зимовья ~ в 15 км до Хомокашево. До зимовья всё-таки успели добраться перед самым ливнем.

11 июля 1976 года.

С утра в гости пришёл очередной «Бобик-попрошайка», наверно сбежавший от геологов, которых мы видели ~ в 3 км от зимовья. Позавтракали в 10-30 и «тронулись» в путь. Заночевали у «порога Манго», рядом с моим сараем.

23.

(Несколько слов о «Бобике-попрошайке». Всё что мы бросали ему из натуральных продуктов, когда я готовил обед, Бобик жадно хватал на лету и сразу проглатывал, но когда я приготовил из двух пакетов сухого концентрата, с изображением коровы, «картофельный суп-пюре», то к нашему удивлению, оставшиеся полкотелка супа, он есть не стал. А мы для него специально выкопали в земле неглубокую ямку и сделав в ней, из полиэтиленовой плёнки, миску, вылили в неё весь оставшийся после нашего обеда суп. А Бобик вместо того, чтобы сразу начать жрать, лениво подошёл к миске, понюхал в ней суп, и даже не лизнув его, отошёл в сторону, прилёг и даже не стал смотреть в нашу сторону, а потом убежал, наверно, снова к геологам. А что касается пакетов с концентратам «картофельного супа-пюре», то в свои дальнейшие экспедиции, я больше их, никогда не брал).

12 июля 1976 года.

Выехали опять в 10-30. Рядом с устьем реки Химингны встретили катамараны с геологами, а в 3-4 км от неё наших знакомых топографов. От них мы узнали, что у Октябрина Ивановича пропал голос, наверно, от питья (браги, которой у него было, ещё при нас, почти два полных молочных бидона). Как и в прошлый раз мы у них и пообедали.

В 17-20, под дождём, приплыли к зимовью напротив устья реки Кирикан к Октябрину Ивановичу Верхотурову, проплыв в этот день больше 20 км, где можно сказать второй раз, за этот день, по-царски пообедали.

(Кстати, к Октябрину Ивановичу в наше отсутствие, на вертолёте прилетал сын, чтобы помочь ему с ремонтом лодочного мотора. Как Октябрин Иванович встретил сына и чем его сильно удивил, он нам начал рассказывать нам сразу, как только мы вошли в его зимовьё. Чувствовалось, что такого разговора у него с сыном никогда не было в жизни и наверно уже не будет никогда и поэтому он, старался передать все подробности разговора, не только словами, но и мимикой своего лица и подражая мимике лица, своего сына:

- А сейчас, я тебя сын, очень сильно удивлю! – чуть ли не с порога зимовья, сказал Октябрин Иванович сыну.
- Да, чем ты меня отец, здесь, можешь убедить? – ответил ему сын и только усмехнулся, махнув рукой в сторону молочных бидонов с брагой.

Октябрин Иванович, сделал вид, что не понял, о чём подумал его сын и достал, стоящую на полке, спрятанную за посудой, банку голландского пива.

Что было дальше, Октябрин Иванович выразил только мимикой своего лица, да ещё таким образом, что даже Чарли Чаплин и Марсель Марсо могли бы снять перед ним свои шляпы, а глядя, при этом на меня с Володей, от души рассмеяться. Конечно, от Октябрина Ивановича, мы всего могли бы ожидать, но чтобы он не выпил сам эту банку пива, мы были, наверно, удивлены. намного сильнее его сына.)

13 июля 1976 года.

«Поехали» дальше. Перед бывшим посёлком Усть-Чайка, наловили окуней у ручья из озера, по которому из него «сбегали» в речку мальки рыб. Ночевать решили ниже Усть-Чайки в 10 км у зимовья. В 6 км от Усть-Чайки неудачно спустились с порога, зачерпнули лодкой воду. При этом самый большой окунь весом ~ 600 грамм уплыл, вместе с ним, правда не уплыл, а утонул маленький котелок.

Ночевать я решил в зимовье, а Володя в палатке. В то время, когда я чистил окуней около зимовья, пошёл дождь. Пришлось бросить чистить рыбу и бежать к брошенным около зимовья вещам, где Володя, как сонная муха, уже начал переносить их в зимовьё. После переноски вещей в зимовьё, я снова продолжил чистить рыбу.

Когда окуни были поджарены м почти все съедены, пошёл дождь такой силы, что стало протекать зимовьё. Володя немного «постонал», потом укрылся палаткой и немного пофилософствовал о своём бытие. И таком славном, что у меня чуть уши не завяли, когда он рассказал, как перед призывом в армию, он решил сыграть дурака – лёг в больницу на обследование, где втихомолку, натощак, нещадно курил и принимал таблетки с кофеином. К счастью справедливость восторжествовала – его признали годным к строевой.

(Кстати, непонятно было почему, периодически, перед мной, во время всего путешествия по Большой Ерёме, Володю так тянуло откровенничать о своих отношениях со своими друзьями, как будто они были в чём-то виноваты перед ним, хотя всё-таки одного, Александра Перова, он всё-таки явно уважал, как самого близкого к нему «по духу» человека.

Меня всегда удивляло, как в «стройотряде» на Сахалине. Володя Ерошичев умудрялся за месяц-полтора зарабатывать от тысячи до двух тысяч, а иногда и больше, рублей. Во время путешествия он признался, что брали за десятку у своих знакомых на несколько дней паспорта, оформляли их на работу на Сахалине в своём «стройотряде» и потом сразу же возвращали самолётом назад. Зарплата мёртвых душ потом делилась поровну между членами «стройотряда» и теми, кто предоставлял на Сахалине «стройотряду» работу.

Главный принцип «процветания» при социализме легко тогда укладывался в беспринципную модель трудовых отношений: «Хочешь жить – умей вертеться».

Володя Ерошичев, имел неосторожность, усовершенствовать эту модель трудовых отношений и захотел повертеться среди тех, кто хорошо жил, потому что умел хорошо вертеться.

Поэтому в одну из своих поездок на Сахалин, когда он увлек за собой туда своего друга Павла Ляпкова, с которым раньше учился в техникуме, и почувствовав во время работы там лёгкое недомогание, обратился за медицинской помощью к врачу местной больницы и, обладая привлекательной внешностью, «закрутил» с ней роман, в результате которого его лечение затянулось и в общей сложности с небольшими перерывами, растянулось на две недели.

Но всё-таки Сахалин, это не Москва и шило в мешке утаить там, непросто, особенно приезжим, и в итоге в «стройотряде» узнали, что Володя в больнице не лечится, а просто валяет дурака, отрабатывая своё пребывание в ней, удовлетворением сексуальных потребностей, «лечившего» его там, врача.

На собрании «стройотряда» тогда решили, не оплачивать работу Володи Ерошичеву за те дни, на которые ему были выписаны врачом бюллетени, но возмущён он был больше не тем, что ему, как всем не заплатили поровну, а тем, что все проголосовали не платить ему единогласно, в том числе и его друг Павел Ляпков.

К другому другу Александру Перову его отношение в то время было другим и рассказывая о своём путешествии с ним по Саянам, он почему-то выразил им восхищение только в одном эпизоде, когда один из местных жителей, пустивший их к себе переночевать, спросил, – можно ли в Москве сейчас где-нибудь купить запчасти к мотоциклу «Урал».

Конечно, – сказал Александр Перов, – если они тебе нужны, то я могу их тебе по почте выслать, да что там запчасти, даже новый мотоцикл. И надо же, тот дурак, ему поверил!

Я тогда никак на этот рассказ, не отреагировал, просто промолчал, а про себя подумал, – ну ладно, сам Ерошичев такой, и его друг Перов не лучше, обидно было, что он и меня считал таким же, как и они, «порядочным» человеком).

14 июля 1976 года.

«Выехали около 15-00 после того, как просохли вещи. Немного в пути поворчали друг на друга и около 21-00 местного времени, были у порога Явкит. Я ночевал в избе – Володя в палатке.

15 июля 1976 года.

Вышли из строя часы. До зимовья в 17 км от устья Большой Ерёмы опять поворчали друг на друга. Весь день был испорчен снова вспыхнувшей неприязнью к Володе.

У зимовья я собирал Богородскую траву и понял, что не только её отвар, но и само её собирание, неплохо успокаивает нервную систему.

После зимовья, мы в лодке поменялись местами. – я сел сзади Володи, и понял, как трудно совмещать греблю с «вычёрпыванием» воды из лодки. На Нижней Тунгуске ~ в 2 км от села Ерёмы, нас встретил Костя Юрьев. Вечером поочерёдно вымылись в бане и выпили за приезд.

16 июля 1976 года.

Киренский почтовый не вернулся в Ерёму из Ербогачёна. Костя Юрьев сказал, что пилот Обжигов, порядочная дрянь и найдёт любой повод, чтобы остаться у своей любовницы на ночь. Так и получилось, самолёт полетел в Наканно, затем «заночевал» в Ербогачёне.

17 июля 1976 года.

До шести часов вечера Киренский почтовый так и не прилетел. С утра бродили по «аэродрому, представляющий собой заросший травой луг, вслушиваясь, вглядываясь в безоблачное небо. Восемь человек во власти случая и местного разгильдяйства.

Костя Юрьев несколько раз выходил на связь, выезжая на своём «Муравье» к себе на почту в деревню, которая от «аэропорта» находилась ~ в 3 км. Мелькнула мысль, что опять заночуем в Ерёме, так оно и оказалось.

18 июля 1976 года.

Взял у председателя сельсовета Виктора Федоровича Васильева справку о не вылете самолётов за три предыдущие дня. Хотел отправить телеграммы, но оказывается это можно сделать только с утра. Вечером в прихожей дома сделал для Кости Юрьева стеллаж для книг.

(Что ещё можно отметить за этот день. Когда стало ясно, что самолёт сегодня точно не прилетит, Константин Юрьев предложил сплавать на его моторке к Еланскому озеру, представлявшего собой часть старицы, бывшего русла реки Нижняя Тунгуска. Причалили рядом с ручьём, который вытекал из озера, по которому в Нижнюю Тунгуску плыли мелкие рыбёшки. На устье ручья их поджидала большая окунёвая стая. У Кости Юрьева был спиннинг, а у меня и Володи обычные самодельные удочки без поплавков, только с грузилом и с двумя поводками с крючками на конце лески. Поклёвка фиксировалась по движению лески в сторону. Если тогда подсекали сразу, то вытаскивали из воды одного окуня, а если не торопились, и дожидались, когда леска начнёт менять направление движения, то можно было вытащить сразу два окуня или одновременно окуня и плотвичку, по-местному сорогу. Насколько окунь жадная рыбы было заметно потому, что когда он хватал червяка, то у него ещё торчал из пасти хвост мелкой рыбёшки, таким мы его и снимали с крючков.

Правда крупные окуни, не попадались, а вот Костя Юрьев, когда вытаскивал из воды большую щуку, как-то умудрился сломать спиннинг. Мелких окуней наловили минут за сорок, полное 10-ти литровое ведро. Я подумал, что из этих окуней Константин Юрьев сварит суп своим собакам, но он сказал, что мы их сами съедим, а собакам хорошо ещё, если головы останутся.

А кто будет чистить этих окуней? – поинтересовался я, но оказалось, что окуней не нужно было чистить и даже потрошить. Перед домом у Константина Юрьева стояли две печки, такие же, как на зимовьях, на которых летом готовилась еда и кипятилась вода в чайниках. Вот на этих печках, положив на них сверху окуней, посыпав чешую солью, мы их, переворачивая и пекли, и по мере готовности, ели, почти как, картошку, вытаскивая её из золы костра.)

19 июля 1976 года.

Отправил с утра телеграммы. В Главное управление Гражданской авиации, на работу и в Малаховку. В первой телеграмме просил оказать помощь с вылетом из Ерёмы, в двух других сообщал о возможной задержке.

С утра лил дождь. После отправления телеграмм, по радио сообщили, что сегодня придёт самолёт из Ербогачёна. Дождь шёл примерно до 16-00. После 17-00, когда в «Ерёминский аэропорт» на лугу пришёл Костя Юрьев, все уже собирались его покинуть, но наконец-то прилетел самолёт, хотя перед этим, по радио заверили, что самолёта сегодня не будет. До Преображенки взяли всех. Ночевали в зале ожидания Преображенского аэропорта.

20 июля 1976 года.

Вылетели около 7 часов местного времени на самолёте следующим специальным рейсом до Непы, там и застряли. Чечуйск давал плохие метеоусловия, а потом закрылся Киренск. Сидим ждём.

Над Непой, как в Сочи, немилосердно палит солнце. После 17-00 вылетели в Чечуйск. В Чечуйске пошли к реке Лене, так как кто-то сказал, что сегодня в Киренск есть вечерняя «Заря», ноеё там не оказалось.

Магазины в Чечуйске были закрыты, но лётчики где-то достали лук, пару бутылок вина и консервы. У нас Володей была рыба, хлеб и банка скумбрии в масле. Так что пообедали, «как в лучших ресторанах Восточной Сибири».

Ночевал в помещении, неизвестно для кого предназначенном, при «аэропорте Чечуйска, на кроватной металлической сетке, на которую предварительно положил кусок клеёнки. Положив под голову рюкзак и накрывшись висевшей на кровати мешковиной. Было не тепло и не холодно, и такое ощущение утром, что как будто, вообще, не спал.

Билеты, корешок с письмом от почтового перевода 50 рублей в Ерёму от Михаила Селиванова, квитанции на посылки до востребования Константину Коханову в Ерёму и проживания в гостинице Киренска:

24.

25.

21 июля 1976 года.

Киренск сказали, что закрыт до 3-00 московского времени. Вылет из Чечуйска не разрешали, но потом смилоствовались. Сели в Киренске, как оказалось, не совсем удачно, АН-2 сильно тряхануло, потому что он зацепил нижнем левым закрылком фонарь освещения посадочной полосы, оставив на нём большую вмятину.

В Киренске встретили ребят из Ангаро-Ленской экспедиции – они прилетели часа через два после нас специальным рейсом. Был шанс вылететь с ними в Усть-Кут, но нашлась местная блатная публика и нас не взяли.

В Усть-Кут было два рейса на АН-2, но в последний рейс взяли только 6 пассажиров. В середине дня было объявлено, что для ИЛ-14 и подобных больших самолётов, по метеоусловиям Киренска аэропорт закрыт до 3-х часов московского времени 22.07.1976 года.

Я решил сдать билет, а Володя колебался. Тогда я отдал ему его билет и, на всякий случай, 10 рублей на мелкие расходы, а также посоветовал, если ему представится возможность улететь, чтобы он летел один.

После этого разговора с Володей, я пошёл в отдел перевозок и там узнал, что на сегодня на Иркутск 240 пассажиров, на завтра предвиделось 300 человек. Многие из иркутских пассажиров предпочитали лететь в Усть-Кут, но вылет из Киренска в течении двух суток было ясно, что не реален, и в Усть-Кут, и в Иркутск.

Учитывая, что в Иркутске я мог «проболтаться» не менее двух суток в ожидания самолёта до Москвы, в котором нашлось бы для меня место – пошёл покупать билет на «Зарю». Володя пробовал меня отговорить, доказывая, что на «Зарю» можно купить билет и утром, но я решил послушаться не его, а голосу рассудка и пошёл пешком ~ 3 км к речному порту, где купил билет на «Зарю-151», отходящую в 6-30.

На обратном пути в аэропорт, я зашёл в книжный магазин, где купил два сборника стихов Роберта Рождественского, иркутского издательства, для себя и Михаила Селиванова, который выслал мне в Ерёму 50 рублей. Между Речным портом и Аэропортом в Киренске, «ходил» автобус, но по весьма непонятному мне расписанию, и поэтому я предпочитал ему, просто лёгкую проулку.

В аэропорту я сказал Володе, что купил билет на «Зарю» и что иду сдавать авиабилет. Тогда Володя тоже решил сдать свой авиабилет, правда после моих слов, что на «Зарю», пока ещё есть билеты.

Когда мы сдали билеты, и я получил справку о задержке рейсов самолётов по метеоусловиям Киренска в течение двух дней, я предложил Володе идти к речному порту пешком. Но он отказался и минут сорок ждали автобус. Нашими попутчиками стали два нефтяника из Преображенки, которые, глядя на меня, тоже решили сдать билеты на самолёт и плыть до Усть-Кута.

Ночевали на дебаркадере перед зданием речного порта, в гостинице при зале ожидания. Было одно место, я уступил его нефтянику из города Фрунзе, а он договорился, чтобы нам разрешили переночевать в номере на полу. Два нефтяника легли в одну кровать валетом и выделили мне одеяло.

Спал положив под голову накрытые кепкой две боксёрские перчатки, кого-то из бывших постояльцев на деревянном диване.

22 июля 1976 года.

Встал в 5-45, разделил купленные мной продукты на две части и оставил одну часть Володе, попросив не ехавшего со мной нефтяника, не забыть разбудить Володю. Когда мы вчера пришли в кассу речного порта, билетов на «Зарю-151» уже не было и этому нефтянику с Володей, пришлось покупать билеты на «Зарю-33», которая «отходила» в Усть-Кут в 7-00.

«Заря-151» (отправление из Киренска в 6-30) оказывается шла экспрессом. Первой остановкой было село «Макарово» (83 км от Киренска), где она «заправлялась» сорок минут молоком. Следующей остановкой было село «Красноярово» (123 км от Киренска), где «Заря-151», взяла на борт первых пассажиров.

Эпилог

Когда «Заря-151» приплыла в Иркутск, в речной порт «Осетрово», я уже принял решение не ехать в аэропорт Усть-Кута, чтобы купить билет до Москвы, а пошёл на железнодорожный вокзал, который был напротив речного порта. Там я приобрёл билет на поезд «Лена-Москва». До отправки поезда мне даже хватило времени позвонить в Москву на работу, где я на всякий случай оставил заявление, если будут проблемы с возвращением назад, предоставить отгул, после отпуска, хотя бы на одну неделю. Домой позвонить жене я не мог, потому что у меня тогда ещё в новой квартире не было телефона.

Володя, когда приехал в Усть-Кут на «Заре-33», сразу же поехал в аэропорт, сколько точно он провёл времени в ожидании полёта в Москву, через Иркутск или Братск, я, когда возвратился домой, не поинтересовался, а только в разговоре с ним спросил, зачем он звонил моей жене на работу, чтобы спросить, когда я прилетел в Москву. То, что я поеду домой на поезде, он себе даже представить не мог, а вот жену заставил поволноваться, к счастью не долго, через два дня, после его звонка, я уже был в Москве. Жена, конечно, меня отругала, но, в конце концов, простила.

С Володей Ерошичевым и с нашими общими с ним друзьями, я практически сразу перестал общаться, сначала прекратил ездить в гости, а потом, даже разговаривать по телефону. Последний мой визит домой к Владимиру Ерошичеву, был в конце лета 1976 года, когда начальник почты Ерёмы Константин Юрьев прилетел ко мне с женой в гости и ему очень захотелось с ним пообщаться. Тогда я отвёз Константина Юрьева с женой к нему домой, но с ними у него в гостях не остался, а только попросил Володю Ерошичеву, в конце их «визита», привезти их обратно ко мне домой.

С Владимиром Ерошичевым у меня было несколько кратковременных встреч на станциях метро, это когда он попросил у меня негативы фотоснимков нашего с ним путешествия по Большой Ерёме, где он, к моему удивлению, вернул мне 10 рублей, которые я ему дал во время возвращения домой, на всякий случай, в Киренске, во второй раз, когда он мне передал пачку некачественно напечатанных им фотографий, но не вернул негативы и в последний раз, просто случайно, когда я с сыном Володей ехал показать ему техникум, где после первого курса, занятия были по институтской программе, с зачислением после окончания техникума со сдачей экзаменов за 2-й курс института, сразу на третий курс МИСИ или Геологической академии.

Перед приходом поезда метро, я тогда услышал за спиной громкий поцелуй и обернувшись увидел Володю, обнимавшего девушку. Мы встретились взглядами, я поздоровался, Володя мне смущённо кивнул головой, а его девушка, от неожиданно прерванного поцелуя, не отреагировала никак. К счастью подошедший поезд метро, к платформе, на которой я стоял с сыном, разрядил эту неловкую ситуацию, и навсегда меня избавил от дальнейших встреч, с Владимиром Ерошичевым.

После этой последней встречи, я сам, Владимиру Ерошичеву, больше не звонил, но у него, несколько раз в году, видимо, возникала потребность всё-таки со мной пообщаться. Один раз он даже захотел пригласить меня к себе свидетелем на свадьбу, на вторую или третью, я тогда не уточнил, вероятно, присутствие свидетелем на моей свадьбе, Володя Ерошичев всё-таки ещё не забыл, а может быть, перед своей свадьбой, просто случайно вспомнил.

В 1980-х годах, когда Владимир Ерошичев в редких телефонных разговорах интересовался моими путешествиями от Усть-Кута по Лене до Чечуйска и от Подволошино на Нижней Тунгуске до Левого Алтыба, он постоянно вспоминал о нашем с ним путешествии в 1976 году и мне тогда, начинало казаться, что ничего более интересного, кроме этой поездки, у него в жизни тогда ещё не произошло.

После 2000-го года телефонные разговоры с Ерошичевым у меня происходили реже, но зато почти всегда он хотел со мной где-то встретиться, но ни разу меня с женой, к себе в гости, не звал.

Получая от меня очередной отказ от встречи с ним, он всё время допытывался почему я не хочу с ним встречаться, и наверно, не понимая, что уже нет для разговора общих тем, потом почти по полгода о себе не напоминал.

Летом 2006 года мне неожиданно позвонила жена Владимира Ерошичева и сказала, что Володя умер и что перед смертью он очень хотел со мной встретиться. Также она сказала, где я могу с ним попрощаться – в морге больницы или в церкви, где его будут отпевать, рядом со станцией метро «Сокольники».

Прошло 30 лет и в этой церкви я увидел Владимира Ерошичева в последний раз, положил в гроб у его ног розы и встал за спиной батюшки, вместе с его лучшим другом, из параллельной группы Московского Радио механического техникума (МРМТ), с которым он его закончил.

Во время отпевания я заметил, что над лицом Володи начала кружиться муха и как она несколько раз потом пролетала над батюшкой, другом Володи и надо мной, и снова возвращалась к нему, и даже садилась на его лицо. У меня даже мелькнула мысль, а не душа ли Володи прощается с нами или, невидимая нами, просто, кружится над гробом, увлекает эту муху за собой.

Эти грустные мысли, сразу после отпевания, заглушила чья-то фраза, – будут ли родственники и друзья покойного прощаться с ним на кладбище? – и когда, кто-то из родственников сказал, – нет! – на гроб поставили крышку и стали её прибивать к нему гвоздями. Раздался страшный грохот, и звук от ударов молотка, отражаясь от потолка или свода церкви, заставил, даже тех, кто не догадался, в последний раз поклониться над гробом, перед самым выносом его из церкви.

Перед тем, как уйти, я попрощался, у выхода из церкви, с лучшим другом Володи Ерошичева и сказал, что тридцать лет назад, в 1976 году, даже не мог предположить, что так с ним, навсегда, придётся расстаться в 2006 году.

Послесловие

Разве мог я подумать, что только 6 лет спустя пойму, и то, после последней попытки достигнуть в 1979 года верховьев реки Алтыб, что предел моих физических возможностей, плыть на вёслах в лодке, против течения, приблизительно 200 км. Поэтому все свои последующие экспедиции, я решил совершать на лодке с подвесным мотором. Вот тогда я и вспомнил своё пребывание в Чечуйске в 1976 году и то, что моя неудачная экспедиция, всё-таки оказалась не совсем напрасно потраченным временем.

Самое главное, я тогда смог, по крайней мере, добираться из Москвы до Левого Алтыба, самостоятельно, и даже исключить полностью «Аэрофлот» или хотя бы его все местные авиалинии. И может быть достиг бы со стороны Иркутской области верховий рек Южная и Северная Чуня, но, кто-бы мог подумать, что в СССР начнётся Перестройка и он развалится, хотя и с перестрелкой, но к счастью без переклички.

Хотя наверно Чёрт дёрнул за рукав моего друга Владимира Ерошичева в Киренске и заставил его убедить меня поверить геологу, который предложил лететь на вертолёте в Чечуйск и оттуда в Преображенку, но в Чечуйске я всё-таки обратил внимание, как оттуда часто отправлялись гружёные машины в Подволошино.

И уже в 1982-1986 годах, перевозил на Угрюм-реку, местами, по вдрызг разбитой дороге, свою лодку с мотором, на двух КРАЗах или УРАЛах, со скоростью иногда 5 км/час.

С водителями расплачивался водкой и вином, деньги шофера́ не брали, а попробовав в 1982 году, московскую водку из кружки, которую в Москве говорили в шутку, что её гонят из опилок, всё-таки пить в пути эту водку не стали, вылили обратно в бутылку, и сказали мне, что такую водку нужно пить только дома.

Только через два года я понял почему водители тех грузовиков, так оценили московскую водку «из опилок», когда сам попробовал водку из пшеницы, киренского разлива, после которой любой самогон можно было принять за коньяк.

26.

Хотя после развала СССР путешествия по Большой Ерёме мне пришлось прекратить, но, купленную для экспедиции 1988 года разборную алюминиевую лодку «Романтика-2», я всё-таки поставил в специально для неё изготовленный шкаф на лоджии. Она там и простояла, как бронепоезд на запасном пути, вплоть до 2012 года, когда была переправлена из Москвы, через Красноярск, по зимней дороге в эвенкийский посёлок Стрелка Чуня. Но об ежегодных метеоритных рекогносцировочных экспедициях Константина Коханова с 2008 года по 2017 года всё-таки можно найти достаточно полную информацию в Интернете, а вот с 1976-го по 1986 год, лишь частично, и то больше в его книгах, хотя и там только в центральных библиотеках России.

Поэтому настало время полностью опубликовать отредактированные дневники экспедиций Константина Коханова советского периода его жизни, и публикация «Дневника 1976 года» – это всего лишь только первая попытка, найти способ, как это сделать.

16 октября 2022 года

(К дню рождения моего сына – 17 октября 1976 года – Коханова Владимира Константиновича)