Энергокризис в Средней Азии или заложники геополитики

Энергодефицит

В середине ноября прошлого года в солнечном Узбекистане заговорили о возможных перебоях с поставками электроэнергии, перебои начались в Ферганской долине. К началу декабря проблема уже встала остро, поскольку во многих районах республики начались проблемы с газоснабжением – голубое топливо направляли на выработку электроэнергии. А в наиболее холодный период января остались без электричества даже некоторые муниципалитеты самого Ташкента. Нельзя сказать, что энергодефицит стал чем-то внезапным и совершенно неожиданным, это известная уязвимая точка в регионе, но, пожалуй, впервые это проявилось настолько резко и масштабно.

В прошлых статьях автор неоднократно описывал интеграционные процессы, которые в Средней Азии происходят уникальным образом – самостоятельно и без «руководящих и направляющих» инициатив со стороны основных геополитических центров. Более того, ситуация сегодня такова, что странам региона придется волей-неволей находить баланс между собственными насущными потребностями и степенью участия в зачастую распиаренных проектах, запущенных в русле глобальной политики. Конечно, интересно быть частью «великой шахматной доски», но при этом весьма желательно иметь и резерв покрытия основных потребностей. И проблема этих резервов настолько остра и актуальна, что может оказать предметное влияние на процессы взаимодействия не только между странами Средней Азии, но гораздо шире.

Вообще, если взять, что называется, чистые цифры и посмотреть на показатели выработки и потребления, то Средняя Азия имеет определенный профицит. При выработке в 255 млрд кВт потребление составляет около 230 млрд кВт. То есть даже есть возможности для экспорта на текущих мощностях, ведь выработка фактическая не равна максимальной. Но, если смотреть «в конкретику», то ситуация оказывается далеко не столь позитивной. И в наиболее сложном положении тут традиционно оказывается именно Узбекистан, который, мало того, что наиболее населен, так еще, с одной стороны, зависит в плане насыщения водной системы от стока со стороны Таджикистана и Киргизии, а с другой стороны – от особенностей добычи и экспорта природного газа.

В отличие от России, объем воды, который ежегодно образуется в горной системе Средней Азии – это величина относительно прогнозируемая. Если у нас при стабильном объеме все зависит от технических мощностей и резервов ГЭС, то у соседей особенностью горных ГЭС является накопление воды в водохранилищах. Мало того, что оно зависит от природных условий конкретного года, так зачастую скачет и сезонное потребление.

Например, в Киргизии в декабре 2020 года потребление скакнуло на 54 % – с 1,3 млрд кВт до 2 млрд кВт. Понятное дело, что любое государство направит ресурсы, прежде всего, на собственные нужды, но проблема в том, что все это запускает цепную реакцию – сброс воды, объем которой надо восполнить.

В некоторые годы в весенне-летний период, наоборот, образуются значительные излишки, которые можно экспортировать, но никто не даст гарантии, что во второй половине года не придется уже импортировать в какие-то районы самому. И это только вопрос электрогенерации, а ведь следом идет второй жизненный пласт – проблема достаточности воды для сельского хозяйства. Получается, что, имея формальные годовые профициты, некоторые страны сами оказываются в условиях локальных и довольно жестких месячных дефицитов энергии.

Проблему управления таким откровенно сложным и многофакторным хозяйством в условиях Союза решали в рамках Объединенной энергосистемы Центральной Азии, регулируя избытки и дефициты за счет пограничных с Узбекистаном линий и мощностей.

Первым ОЭС покинул Туркменистан, который обеспечен газовой генерацией. Потом от нее отсоединился Таджикистан. Каждая страна рассчитывала в те годы (2003–2010 гг., да и позднее), что не только справится со своими потребностями самостоятельно, но и будет работать на экспорт. К 2017 году стало понятно, что без координации регион не выдержит, и страны подписали соглашение о восстановлении ОЭС, но как единое целое она стала функционировать только в прошлом году, и у нее уже нет резервов мощностей, чтобы справиться с перебоями, подобными этой зиме.

Выглядит это на первый взгляд странно. Ведь Казахстан имеет номинальный профицит в 3 млрд кВт и более в год, Туркменистан – до 17 млрд кВт, Таджикистан и Киргизия – от 2 млрд кВт до 3 млрд кВт, а Узбекистан с номиналом в 1 млрд кВт обладает запасами природного газа: добыча – 61 млрд куб., запасы – 1,1 трлн куб. Каждые полгода с разных сторон идут с предложениями трубопроводов, то в ЕС, то в Китай, то в Индию, казалось бы, не составит проблемы запустить добычу, качать на экспорт и попутно обеспечивать свои потребности.

И здесь мы опять возвращаемся к казусу, который проходим и сами в России, когда дело касается мегапроектов, вроде транспортных коридоров, зачастую проектов геополитических. В свое время Ж. Бодрийяр в работе «Симулякры и симуляция» высказал мысль, что скоро наступит период, когда не карта будет отражением реальности, а уже реальность будет определяться топографической картой. Для «геостратега» энергетический контур на карте – это опора для планирования, но когда на место высаживается команда инженеров, то выясняется, что карта из космоса очень далека от возможности получения искомых кВт/ч.

Чтобы получить инвестиции, требуется отдать сырье на экспорт, причем в приоритетном порядке. Войти во внутренние энергосети инвестор может, но тут есть опасность получить ситуацию а-ля Молдова, где электроэнергия находится под контролем компаний Испании и Румынии, по «честной европейской цене», конечно. Соответственно, в противном случае – государства региона были вынуждены разработку месторождений и объемы отдавать транснациональным компаниям, а внутреннюю генерацию обеспечивать за счет поиска дополнительных партнеров или за счет прибыли. При этом любой сбой в прогнозах по добыче требовал обеспечить, прежде всего, экспорт, как приоритетный источник доходов.

В итоге из шести известных проектов газового экспорта полноценно сработал в регионе один – по направлению в КНР, а рост генерации внутри стран, в том числе за счет модернизации не покрывал потребностей растущего как на дрожжах населения. Так, за 20 лет население Киргизии выросло с 4,9 млн чел. до 6,6 млн чел. (+35 %), Таджикистана – с 6,1 млн чел. до 10 млн чел. (+64 %), Узбекистана – с 21 млн чел. до 37 млн чел. (+76 %).

Конечно, старые мощности никак такой взрывной рост обеспечить не могли. Ведь растет не только население, но и общий расход электроэнергии на семью, на каждую тысячу человек требуется инфраструктура. У Казахстана и Туркмении показатели прироста намного скромнее, но у них и подобного дефицита в электроэнергии нет.

Страны оказывались в непростой вилке решений: хочешь инвестиций и экспортных доходов – участвуй в том числе и в геополитике, но это участие не гарантирует никаких твердых проектных сроков и вложений в обеспечение внутренних потребностей. А не будешь участвовать и рассматривать проект за проектом, так вообще ничего не добудешь.

Экспортные обязательства

Вот и возникла коллизия, когда вроде бы и профициты имеются, но часть из них гасится не только сезонными колебаниями, но и экспортными обязательствами.

Казалось бы, можно наладить экспорт газа из соседней Туркмении, но объемы законтрактованы Китаем. Можно бы взять электроэнергию в Казахстане, но в прошлом в энергоконтур были включены только две казахстанские области, резких перетоков без подготовки не обеспечить. Тогда бы попробовать взять в Киргизии, Таджикистане или, опять-таки, Туркмении, но у них свои обязательства имеются, например, CASA-1000 – поставки электроэнергии в Афганистан и Пакистан, или просто афганские контракты.

CASA-1000, очевидно, сначала создавался под долгосрочное присутствие в регионе США и имеет предысторию от 2008 года, потом он, скорее, был направлен на реализацию стратегического сотрудничества Пекина и Исламабада, сейчас же проект живет сам по себе. Это инвестиции Китая и Всемирного банка, а подрядчики из Швеции, Китая, Турции и т. д. и т. п. И может быть, уже в той же Киргизии были бы и рады отказаться от такого экспорта, но слишком много крупных интересантов, а Афганистан – это опасный и пока непредсказуемый сосед. Туркмения и сам Узбекистан подписали договора на экспорт электроэнергии в Афганистан и осуществляют поставки. Но у самого Ташкента с объемами беда. А Туркмения поставляет свои излишки еще и в Иран. При этом рост годовой потребности только внутри региона прогнозируется до 2030 года до 316 млрд кВт – более 30 %.

Это только со стороны кажется, что геополитические проекты сулят сплошную выгоду. Но вынужденные заходить в такие проекты страны региона оказываются накрепко привязаны с геополитическому дискурсу, в котором их локальные, конкретные интересы, зачастую учитываются по остаточному принципу. Время идет, деятельность бурлит, как приходит зима – то газа нет, то света нет. И ладно бы природа разродилась на ледниковую воду, но этот ресурс не стабилен.

И вот при такой нестабильности ресурса общий добрый сосед Афганистан в лице не признанного международным сообществом движения Талибан (запрещено в РФ) начинает реализацию другого проекта, давно имевшегося в планах – канала из р. Амударья глубиной 8 м и длиной в 285 км.

С одной стороны, Афганистан решает вопросы сельского хозяйства трех северных провинций, с другой стороны, канал будет отбирать воду постоянно, а сток воды год от года разный. В маловодные годы забор воды может составить до 25 %. Это уже вопросы не просто ирригации или энергетики, а экологии региона. Но, поскольку правительство в Кабуле никто не признал, то Кабул соответствующие конвенции ООН не подписывал и планирует строить еще один канал с забором воды из р. Пяндж. Тут, будучи страной Средней Азии, и подумаешь, давать или не давать афганцам дефицитную электроэнергию. И вообще, где находятся свои интересы, а где геополитика, пока великие державы «играют в шахматы»: признать – не признать.

АЭС

Если смотреть реальности в глаза, то никакой здравой альтернативы строительству одной, а, скорее, двух крупных АЭС в регионе нет. Даже, если в строй на максимум войдут Рогунская ГЭС, ГЭС Камбар-Аты-1 и остальные 30 проектов ГЭС меньшей мощности, это не покроет и половины потребностей прогноза 2030 года, и безграничные запасы газа оказываются вполне себе ограниченными в режиме реального времени. Здесь даже идея «газового союза», скорее, относится к возможностям будущего трубопровода ТАПИ, который вот-вот готовы продолжить строить. Для примера, АЭС в Турции «Аккую» при выходе на полный режим работы закрывает 35 млрд кВт годовой потребности. Это половина от прогнозных показателей прироста потребления соседей в Средней Азии.

На данный момент на пятый год с момента обсуждения к практической реализации подошел проект Джизакской АЭС (два блока с перспективой до четырех) в Узбекистане и на стадии проработки находится проект строительства АЭС малой мощности в Киргизии.

Региональное объединение Киргизии, Узбекистана и Казахстана уже набрало приличные обороты и вместо того, чтобы искать инвестиции на постройку десятков генерирующих объектов, дополнительную добычу, атом был бы спасением от перманентных энергокризисов, тем более что это высвободит объемы и газа на экспорт.

Для России такая работа при одном подходе может означать скорее коммерческий проект – при постройке и эксплуатации генерации, а может означать и возможности по возвращению влияния – если последовательно стремиться зайти в эксплуатацию уже самих энергосетей. Все-таки это рынок на более чем 50 млн потребителей.